Потусторонние встречи

Эта двойственность заложена в спектакль изначально. У истоков «Жизели» два вдохновенных писателя, два великих поэта: Генрих Гейне, рассказавший предание о вилах-вилисах, танцующих в ночи, и Теофиль Готье, привнесший туда повествование о великой любви, которая сильнее смерти.

Очевидно, что Перро было очень легко жить в насыщенной историческими событиями посленаполеоновской Европе 1830–1840-х годов, в Париже, Лондоне, Неаполе, Милане, и совсем не легко в николаевской России 1850-х годов, в Петербурге. Это печальная, почти трагическая судьба: человек 1830–1840-х годов получил уникальную возможность работать в 1850-е годы, когда историческое время ушло, когда оно остановилось. То, что называлось романтической иронией, то, что окрашивало стихи Генриха Гейне (чей рассказ о вилах-вилисах был положен в основу «Жизели»), и то, что наряду с чистой лирикой окрашивало и хореографию Перро, наиболее ярко проявилось в его «Фаусте», поставленном в миланском театре Ла Скала, и самым непосредственным, самым реальным образом коснулось и жизненных обстоятельств балетмейстера, его успешной (в глазах многих сказочно успешной) карьеры. И в самом деле, получить лучшую балетную труппу из всех, что существовали тогда, поднять ее чрезвычайно высокий уровень еще выше, на совсем недоступную высоту, но при этом быть связанным негласными обязательствами перед конторой Императорских театров, быть связанным постоянными ожиданиями Дирекции увидеть на императорской сцене большой императорский стиль — все это, конечно, делало ситуацию Перро двусмысленной, а в конечном счете и нестерпимой.

Тут, во втором акте, сталкиваются два представления о предельных возможностях непосредственно женской судьбы: сверхчеловеческой красоты, сверхчеловеческой жестокости, сверхчеловеческого фанатизма — у вилис, и высшей человечности — у Жизели. Здесь, переводя наши рассуждения на более современный язык, сталкиваются послефрейдистские и дофрейдистские представления о женской сущности и о женской власти. Мы видим взрыв женской подавленной агрессивной сексуальности, здесь, в потустороннем мире, получающей особые права, и взлет женской душевности, здесь тоже ничем не стесненной. Здесь Фрейд подтвержден и Фрейд опровергнут.