Вчера-позавчера

Полегоньку-потихоньку перестал Ицхак вспоминать свой город и начал привыкать к обычаям в Эрец. Черешня, смородина, земляника и другие ягоды и фрукты, как мелкие, так и крупные, стали забываться. О кушаньях и напитках, к которым привык он у себя в городе, Ицхак тоже перестал думать. И как привык он к климату страны, так привык к ее языку и вплетал в разговор арабские и русские слова, не важно, говорил ли он на идише, говорил ли на иврите, подобно другим всем нашим друзьям в Эрец.
Да и во всем остальном он вел себя, как большинство наших товарищей. Не ходил в синагогу, и не накладывал тфилин, и не соблюдал субботу, и не чтил праздников. Вначале он делал различие между заповедями повелевающими и заповедями запрещающими. Остерегался нарушить запрещающую заповедь и ленился исполнить повелевающую заповедь, в конце концов, перестал делать различие между ними. И если приходилось ему нарушить одну из запрещающих заповедей, не боялся. Так поступал он не в результате особых размышлений о вере и о религии, а оттого, что жил среди людей, пришедших к выводу, что религия не важна, а так как не видели они необходимости в религии, не видели необходимости в соблюдении ее заповедей. Напротив, они, будучи честными людьми, считали бы себя двуличными, если бы исполняли заповеди религии, тогда как сердце их далеко от нее.

Подобно остальным нашим братьям из Второй алии, несущей нам избавление, оставил Ицхак Кумар страну свою, и родину свою, и город свой, и отправился в Эрец Исраэль отстраивать ее заново, и поселиться, и обосноваться в ней. С того самого момента, как Ицхак, товарищ наш, себя помнил, не проходило дня, чтобы он не грезил о ней. Благословенной обителью представлялась ему вся эта земля, а жители ее — людьми, благословенными Богом.

Иерусалим — это город стариков, прибывающих со всех сторон света умереть здесь. Что в том особенного, если несут хоронить мертвого? Человек умер — на кладбище несут его, на Масличную гору, хоронят в могиле, купленной им при жизни, и возвращаются по домам с миром. Часто в дождливые вечера попадались навстречу Ицхаку люди из погребального братства, бегущие вверх на Масличную гору, чтобы похоронить умершего; и много раз видел он их возвращающимися, вымокшими до нитки, так что вода льется с их платья ручьями, и они дрожат от холода и от лихорадки

В течение двадцати пяти лет он был писцом и доверенным лицом; днем трудился для бедных, а по ночам корпел над Торой, и всю жизнь не видел ничего хорошего, и смиренно подставлял свою спину под груз бед и страданий; и все деньги, поступающие в Иерусалим, проходили через его руки, а он не ел мяса и не пил вина даже в субботу и в праздничные дни, а довольствовался куском черного хлеба и черным кофе. И он умер, не оставив после себя вдове и сиротам ничего даже на одну трапезу, зато оставил после себя одиннадцать жилых кварталов, которые он добавил к Иерусалиму.

Услышали Ицхака оба его товарища, подняли головы, пораженные и ошеломленные, ведь никогда в жизни не слышали они человека, поющего за работой.

Спросил парнишка Ицхака:

— Ты помощник кантора?

— Почему? — удивился Ицхак.

— Потому что услышал я, что ты поешь.

— Пел я для себя, так просто.

— А, так ты сионист! Слышал я, что любят сионисты петь всегда «Еще не потеряна наша надежда!».

— Что еще ты слышал о сионистах, дорогой?

— Слышал я, что хотят они приблизить избавление при помощи всякого рода прегрешений.

— Почему именно путем прегрешений?

— Не придет сын Давида, но только — в поколении, когда все — праведники или

паша воздал ему должное. Когда понадобилось делать ремонт в их мечети на Храмовой горе и хотели пригласить маляров из Египта, сказал паша: «Вот я посылаю вам еврейского парня, по сравнению с которым все египетские мастера похожи на комара перед верблюдом». И прислал к ним товарища нашего, Ицхака. И возможно, Ицхак был единственным, кто поднимался, и входил внутрь, и выполнял свою работу в самом святом для нас месте; остальные мастера в Иерусалиме боятся входить туда, ведь мы не чисты из-за прикосновения к мертвым, и нет у нас праха красной коровы50

Франца-Иосифа, императора, простершего свою милость на большинство ашкеназов в Эрец Исраэль и взявшего их под свое покровительство, дабы защитить их от произвола притеснителей.

Клянусь тебе, что мне стыдно за тебя. Выглядишь, как современный человек, а торгуешься, как живущий на халуку».

принялся расхваливать кровать и немцев: «Любая вещь, вышедшая из их рук, сделана прекрасно, не то что у братьев наших, сынов Исраэля, да не будем мы упомянуты вместе с гоями; ведь если делают они вещь — назавтра ты выбрасываешь ее на помойку, мы же ожидаем каждый день прихода Машиаха47, так к чему нам беспокоиться о завтрашнем дне?

Видишь ты эту кровать? Сколько бы ты ни искал в ней, не найдешь в ней клопа, ведь она принадлежала гою, а у гоев принято следить за чистотой, как сказано в Гемаре: «Поклоняющиеся звездам следят за чистотой».