И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

сентябрьской прозрачной хрустальности есть нарочитость.

Как будто

Прикидываешься умудренным, а в самом – кипяток.

Как Лос-Анджелес: кактусы, пальмы, экзотические атрибуты,

Но кто остановит поток?

У кого есть заранее забронированная каюта?

Хоть достаточно круто,

Всё не то:

Всё зависит от выигрыша в лото.

Числами обозначили границы тысячелетья

И века, перед которым якобы другие бледнеют века.

Две мировые войны. А что еще будет на третье?

О десерте

бессмертья

помалкиваем пока

Самое время прощаться, а хочется начинать сначала,

Перечислять несделанное, на которое не хватает минут.

Укачало

у последней пристани, не у временного причала,

И гранки поправить, наверное, теперь не дадут.

Старость

надвинулась. Значит, уменьшается ярость.

На новинки не зарюсь.

Нелепость видней.

Умерший Андрей

мне все время показывает “Солярис” —

Овеществление памяти без продолжения дней.

Реликтовое излучение дошло до нас от первых минут, когда возникла Вселенная. Это стихотворение обращено к Андрею Дмитриевичу Сахарову.

Реликтовое излучение

Обдумываете у берега.

Быть может, в этом излечение

Эпохи, чья болезнь – истерика.

Сквозь Вас доходит свет реликтовый,

А мир ершится да щетинится,

Как лес раздетый эвкалиптовый,

Топорщащийся у гостиницы.

Судьба, пропади она пропадом,

И боль переплавила в быт.

Все власти свыкаются с ропотом,

И кто небеса устыдит?

Но посланным жизненным опытом

По горло я, Господи, сыт

Приедается все.

Лишь тебе не дано примелькаться.

Дни проходят,

И годы проходят

И тысячи, тысячи лет.

В белой рьяности волн,

Прячась

В белую пряность акаций,

Может, ты-то их,

Море,

И сводишь, и сводишь на нет.

1929 – ? Из этих парных дат вторая

Мне опротивела давно.

Ее узнать, не умирая,

По-видимому, не дано.

Не вижу я большой удачи

В раскрытье точной цифры дня,

Но этой мелочью богаче

Все, кто переживет меня

Языкознание из-за вмешательства Сталина вдруг стало единственной гуманитарной наукой, где все разрешено, никто просто не будет проверять, есть у вас там марксизм или нет. Ну, ссылка на Сталина полагалась, а дальше можете писать что хотите, занимайтесь чем угодно и можете любых западных авторов использовать и так далее.

Вообще, я думаю, важно понять, что, конечно, это было ужасное тоталитарное государство, но с какими-то очень существенными щелями. Это было слово моего друга, поэта Давида Самойлова. Он говорил, что в нашем обществе самое главное – это щели. Нужно понять, через какую щель ты все-таки можешь как-то пролезть и что-то сделать.

Я дружил, несмотря на огромную разницу в возрасте, с великим нашим художником Робертом Рафаиловичем Фальком. И как-то сижу у него в мастерской, он мне говорит: “Простите, сейчас я должен пообедать”. Я присутствовал при обеде великого художника. Он съел буквально, в самом прямом смысле, три картофелины, закусил черным хлебом… Его официально государство не признавало, деньги какие-то пустяковые были от частных лиц, которые покупали его картины, в общем, за бесценок. И вот я думаю: как быть? В пещерах жили люди, которые умели рисовать бизонов, хотя было трудно. А потом вот при мне жил великий художник, и жил, в общем, впроголодь. Почти на грани голода. Что нужно для того, чтобы искусство, культура сохранилась? Видимо, нужно, чтобы были вот эти трудности, но они должны быть в меру человеческих сил. Нельзя заставить художника все-таки просто умереть с голоду. Вот тогда уже плохо.
И вы знаете, мы живем в этом странном мире на этой грани. Может быть, не каждый из нас это чувствует, я всегда очень чувствую.

Человеку что-то удается понять и сделать в жизни в большой степени в зависимости от количества и качества трудностей, с которыми он сталкивается. Если таких трудностей нет, я думаю, при любом даровании и при любом замечательном окружении все-таки не все получается.