Рабочий. Господство и гештальт

Твердыню мира покоряют лишь твердостью, а не мошенничеством.

Бюргеру известна лишь оборонительная война, а значит, война ему неизвестна вообще, хотя бы потому, что по он по сути своей непричастен к военным стихиям. Тем не менее, с другой стороны, он не способен воспрепятствовать проникновению этих стихий в свои порядки, поскольку все ценности, которые он может им противопоставить, относятся к более низкому рангу.

Что может быть проще и скучнее, чем автоматизм уличного движения, но разве и он не является знаком, символом того, что сегодняшний человек начинает двигаться, подчиняясь беззвучным и незримым командам?

В жесте, которым единичный человек разворачивает газету и просматривает ее, можно разглядеть больше, чем во всех передовицах мира

Здесь можно упомянуть о безымянном солдате, о фигуре которого следует, однако, знать, что она принадлежит миру гештальтов, а не миру индивидуальных страданий.

Действительная сила использует свое преобладание не для того, чтобы обойти противоположности, а для того, чтобы пройти через них.

Победа техники здесь всегда — победа комфорта, а вмешательство стихий регулируется экономикой.

Горчайшее отчаяние жизни основано на ее неосуществленности, на том, что она оказывается не по плечу себе самой.

человек, как гештальт, принадлежит вечности

Между телом в секунду смерти и трупом в следующую секунду нет ни малейшей связи; это проявляется в том, что тело объемлет больше, нежели сумму своих членов, тогда как труп равен сумме своих анатомических частей.