Есенин: Обещая встречу впереди

…Я устал себя мучить без цели,

И с улыбкою странной лица

Полюбил я носить в лёгком теле

Тихий свет и покой мертвеца…

Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в котором мы живём.

Тяжёлое за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством.

Уже в речи 1918 года «Значение взятия Казани» Троцкий говорил: «Нас обвиняют в том, что мы плохие патриоты. Да, товарищи, пока во главе нашей страны стояли буржуа, помещики-бюрократы, которые гнали серую скотину, русских солдат, проливать свою кровь за их интересы, мы были плохими патриотами их барышей, их прибылей, ибо всегда были патриотами рабочего класса. Но теперь в нашей стране господствуют рабочий класс и крестьянская беднота. Это ныне другая страна, на почве которой, пропитанной насилием, рабством, потом многих поколений, впервые во всемирной истории поднялся во весь рост рабочий класс и сказал: „Я здесь хозяин, и нет другого хозяина, кроме меня“. И к этой России у нас есть самое пламенное чувство, и за неё мы все готовы свои головы сложить и кровь свою пролить до последней капли».

В книге Троцкий утверждал: «Есть области, где партия руководит непосредственно и повелительно. Есть области, где она контролирует и содействует. Есть области, где она только содействует. Есть, наконец, области, где она только ориентируется. Область искусства не такая, где партия призвана командовать. Она может и должна ограждать, содействовать и лишь косвенно — руководить. Она может и должна оказывать условный кредит своего доверия разным художественным группировкам, искренно стремящимся ближе подойти к революции, чтобы помочь ее художественному оформлению. И уж во всяком случае партия не может стать и не станет на позицию литературного кружка, борющегося, отчасти просто конкурирующего с другими литературными кружками».

„Каждого люблю я выше неба“, — как говорит один поэт, но сегодня в растворённое окно моё дует тёплый весенний ветер. Сегодня я вытащил из гардероба моё весеннее пальто. Залез в карман и нашёл там женские перчатки…

Некоторые гадают по рукам, а я гадаю по перчаткам. Я всматриваюсь в линии сердца и говорю: теперь она любит другого.

Это ничего, любезные мои читатели, мне 27 лет — завтра или послезавтра мне будет 28. Я хочу сказать, что ей было около 45 лет.

Я хочу сказать, что за белые пряди, спадающие с её лба, я не взял бы золота волос самой красивейшей девушки.

Фамилия моя древнерусская — Есенин. Если перевести её на сегодняшний портовый язык и выискать корень, то это будет — осень.

Осень! Осень! Я кровью люблю это слово. Это слово — моё имя и моя любовь.

Я люблю её, ту, чьи перчатки сейчас держу в руках, — вся осень».

Ты в поля отошла без возврата.

Да святится Имя Твоё!

Снова красные копья заката

Протянули ко мне остриё

Что за пламенные дали

Открывала нам река!

Но не эти дни мы звали,

А грядущие века…

помните,

Вы всё, конечно, помните.

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.

Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас замучила моя шальная жизнь,

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел

Катиться дальше вниз.

Любимая!

Меня вы не любили…[

Как в 1918 году писал Пётр Орешин?

Рожь густая недожата,

Осыпается зерно.

Глянешь в небо через хаты:

Небо в землю влюблено!.

О, верю, верю, счастье есть!

Ещё и солнце не погасло.

Заря молитвенником красным

Пророчит благостную весть…