Гель-Грин, центр земли

Книга адресована широкому кругу мечтателей

умереть за женщину — это ничего не стоит; осмысленнее подарить ей дорогое жемчужное ожерелье.

он был влюблен в Кармен до боли в руках, лет десять, верил, надеялся на что-то, как в сериале мексиканском, пока у Кармен не родился первый внук

Идем по городу вдвоем.

Смешных следов бежит цепочка.

Мы всё увидим и поймем:

от звезд — до желтого листочка.

И пусть ложится белый снег.

Для птиц у нас всегда есть

крошка.

Идет хороший человек —

в моей руке его ладошка.

но в безумие верить проще, чем в разум; доказано историей церкви и коммунизма

Большие коричневые ботинки, как нашкодивших щенков, он нес за загривок;

Мастер и Маргарита», — Патрик улыбнулся и полез за второй порцией кексов; а она пошла в спальню — одеться. Одежда — джинсы, свитер, трусики, черные, с тонкой полоской кружева по бокам, — лежала на краю постели; она села на кровать и стала смотреть на белье, тонкое, белое, на свои голые коленки из-под халата; и сзади сел Патрик и коснулся рукой её шеи.

— Патрик, — сказала она; хотела еще что-то дальше, что её нельзя, что она заморожена, что другая, но он накрыл её рот ладонью, а потом поцеловал эту свою ладонь и мягко повалил девушку на одеяло; и тут она почувствовала, что её не существует; есть Патрик и есть субстанция, бесчувственная и нежная; она гладит его по плечам, укрытым, словно тайной, футболкой; он не разделся даже; по волосам, от солнца золотым; и его поцелуи похожи на те; будто не целовал никогда; не любил; жил на острове один, слушал птиц, ловил рыбу; а теперь нужно взять насовсем; и когда он оперся вдруг в стену рукой и закинул голову, она увидела его горло — близко так, полное дыхания и крови; и испугалась, что он такой живой; он вскрикнул и упал; придавил, как молодое дерево для мачты; а она всё гладила по плечам и волосам и хотела плакать, уйти насовсем…

Хочешь чаю? — спросил он и поднял от швабры глаза, не разгибаясь. — Там пирог принесли; с морошкой… — и тоже замолчал; они смотрели друг на друга, и миры неслись в пространстве, сталкивались и создавали новые звезды; кто-то шел по ступенькам Темной Башни со свечой в руке — поискать в верхней комнате книгу про любовь; в окне потемнело, наступила ночь, и включился маяк на вершине горы; сначала желтый, потом синий, потом красный и в конце зеленый — как огромная елка; и огни заскользили по стеклам старого католического прихода.

Она протискивалась сквозь толпу; подумала: «сфотографировать»; посмотрела на часы, поняла — не успевает; и села в троллейбус, усатый и грустный; в приходе уже шла месса.

Хоакин обхватил Рири, как медведь, сел в снег и заплакал — впервые за жизнь Рири; качал в объятиях, как в самый первый день знакомства, когда Рири не хотел спать; оказывается, это самое дорогое в жизни — капризный надменный прекрасный мальчишка; смысл бытия; нежность как разрывная пуля; «папа», — сказал Рири сквозь плед; «я так скучал по тебе; я знал, что ты не оставишь меня», — так Хоакин сам обращался к Богу, а Рири — к нему, неверующий; «я люблю тебя; только ты меня сейчас задушишь»…