Интервью. Невиновны во сне

Глубокая затяжка «вайероя» — и вот уже звучит «Step Right Up», словесно-джазовая пьеса из его нового альбома «Small Change». Визг барышника — вот что такое «Step Right Up» («Это эффективно. Это дефективно»)

«Любовь слепа. Бог есть любовь. Рэй Чарльз слеп. Следовательно, Рэй Чарльз есть Бог

ончики Уинчелла».
Он кашляет.
— Часть лос-анджелесского пейзажа. Одна их точка недалеко от студии. Хайвейные патрульные крепко сидят на диете из «Бенсон и Хеджис» и глазированных пончиков Уинчелла. Очень важная вещь.

В такой величайшей экстатичности, что, слушая эти песни, вы почувствуете, будто вам завязали глаза, загипнотизировали, напоили опиумом, выбили из-под ног опору и теперь крутят задом наперед на карусели прошлых жизней, предлагая коснуться пыльных деревянных лошадок ваших застарелых страхов и потерянных любовей, предлагая распознать их на ощупь.

(Раньше он сравнивал эту шизофрению с некой музыкальной версией алкогольного цикла: сперва ты сама доброта, потом проламываешь стены, затем трезвеешь, извиняешься и даришь всем букеты цветов, а после топишь свою машину в плавательном бассейне...)

Я спрашиваю Тома Уэйтса, на кого у них в доме ложится основной груз сочинения песен — на него или на жену? Он отвечает, что это невозможно определить. Это как любое дело в дружной семье. Иногда пятьдесят на пятьдесят; иногда девяносто на десять; иногда один тащит на себе все, иногда другой. Он храбро пускается в метафоры:
— Я мою, она вытирает.
— Я держу гвоздь, она машет молотком.
— Я добытчик, она повар.
— Я приношу домой фламинго, она откручивает ему голову...
В конце концов он приходит к следующему выводу:
— Это как если бы два человека много лет подряд одалживали друг у друга одни и те же десять баксов.
Через какое-то время перестаешь даже записывать. Просто даешь. И забываешь.

— Когда у меня ободраны колени, промокли штаны, волосы сбились набок и я чувствую себя так, словно целый день просидел в окопе. Не думаю, что музыке полезен комфорт. Лучше, когда ты ободрал суставы в драке с чем-то невидимым. Хорошо, когда вечером после записи я прихожу домой и мне говорят: «Что у тебя с рукой?» А я и не заметил. Когда такое закручивается, можно танцевать хоть со сломанными лодыжками.

А недавно он понял:
— Есть песни, которые не хотят, чтобы их записывали.
С этим нельзя бороться, иначе распугаешь окончательно. Ловить их — все равно что «заманивать в ловушку птиц». К счастью, говорит он, есть и другие песни, они появляются легко, «как будто копаешь в огороде картошку». Еще встречаются липкие и уродливые, «как жвачка под крышкой старого стола». Злые и неприветливые песни годятся разве что на приманку: «покрошить — и ловить на них другие песни». Конечно, лучшие песни — «как сны через соломинку». За такие минуты, говорит Уэйтс, можно только сказать спасибо.

Такая открытость не повредила бы любому артисту. Когда приходит вдохновение, будь готов его принять; и будь готов отпустить, когда оно иссякло. Уэйтс уверен, что если песня...
— ...и вправду хочет, чтобы ее написали, она сама застрянет у меня в голове. Если ей не нужно, чтобы я ее запомнил, что ж, пусть уходит и становится песней кого-то другого.

— Да и вообще, самые лучшие песни сочиняют дети, — говорит Уэйтс. — Лучше, чем взрослые. Они придумывают их постоянно, а потом выбрасывают, как цветы из бумаги или самолетики. Пропадут, не жалко — придумают еще.