Ван Гог. Самоубитый обществом

Да и потом, в одиночку себя не убиваешь.
Никто никогда не рождается в одиночестве.
И умирать тоже одному ни у кого не получается.
Но в случае самоубийства нужна целая армия неправедных существ, чтобы толкнуть тело на такой противоестественный поступок — лишить себя своей собственной жизни.
И я уверен, что в бесповоротную минуту смерти всегда рядом кто-то еще — он-то и отбирает нашу собственную жизнь.

Ван Гог был одной из тех натур, чье непревзойденное здравомыслие позволяет им в любых обстоятельствах смотреть далеко вперед — ­заглядывать в бесконечную и грозную даль за непосредственной и видимой действительностью фактов.
А потому эти натуры наделены словно шестым чувством — предчувствием, провозвестьем, ясновидением, — которое неизменно и неотступно досаждает обыденному сознанию, мещанскому и заурядному, огородившемуся в последнее столетие забором психиатрии.
Психиатрия же, как всем известно, и была изобретена в защиту доминирующего сознания, чтобы напрочь вычистить из реальности любые качества, хоть как-то выходящие из нормы.

каждый мазок кисти Ван Гога на холсте — больше события, хуже несчастного случая

хочу сказать лишь, что злосчастные эксперименты, перекорежившие всю мою жизнь, помогли мне понять одну до сих пор неизвестную и усердно скрывавшуюся деталь касательно смерти Ван Гога, которая проливает свет на то, что с ним случилось: никто не хотел видеть в ней что-то необычное, но она как раз слишком — чудовищно — анормальна, чтобы я мог обойти ее молчанием.

Если бы вместо доктора Гаше из Овер-сюр-Уаза он бы, как я, имел дело с доктором Гастоном Фердьером из Родеза,

тогда бы, как и я, Ван Гог услышал — да, собственно, такое ему случалось слышать и самому:

— Да вы заговариваетесь, господин Арто, всё вам ваш застарелый бред не дает покоя: давайте-ка я вам снова электрошок пропишу.

— Как так, «бред»?! Я пришел сказать вам, что получил доказательства сглаза — вот они, факты, детали.

— Неправда ваша, г-н Арто, в мире еще ни одного научно доказанного случая порчи не наблюдалось — но, раз вы упорствуете, то прямо завтра с утра новый курс электрошока и начнем.

Я в похожем случае не стерпел бы, не натворив беды, коли мне твердили бы: «Господин Арто, да вы бредите», как это не раз случалось.

А Ван Гогу именно так и сказали.

И от того в горле у него и свернулся тот ком крови, что его и убил.

Но больше всего Ван Гог хотел наконец окунуться в ту бесконечность, к которой, по его словам, уносишься, как на поезде к звездам [33],

на который садишься в тот день, когда окончательно решаешь покончить с жизнью.

Да и потом, в одиночку себя не убиваешь.

Никто никогда не рождается в одиночестве.

И умирать тоже одному ни у кого не получается.

Но в случае самоубийства нужна целая армия неправедных существ, чтобы толкнуть тело на такой противоестественный поступок — лишить себя своей собственной жизни.

И я уверен, что в бесповоротную минуту смерти всегда рядом кто-то еще — он-то и отбирает нашу собственную жизнь.

но что сам Ван Гог хотел сказать этой картиной с ее придавленным небом, написанной словно бы в тот самый миг, когда он стряхивал с себя земной удел: такой у нее странный, почти торжественный колорит — рождения, венчания, ухода,

слышишь, как вороньи крылья мощно бьют в кимвал над землей, поток которой Ван Гог, кажется, уже не в силах сдержать.

А потом смерть

Бывают дни, когда сердцем так чудовищно чувствуешь тупик, точно палкой оглушили — от одной лишь мысли, что дальше пути нет.

Ведь именно после беседы с доктором Гаше Ван Гог как ни в чем не бывало вернулся к себе в комнату и застрелился.

Я сам девять лет провел в сумасшедшем доме и мыслью о самоубийстве одержим никогда не был, но прекрасно помню, как после каждого разговора с психиатром на утреннем обходе хотелось повеситься от одной только мысли, что удушить его нет никакого шанса.