Виртуальный свет

Архитекторы — приехавшие, к слову сказать, из Мемфиса — все как один щеголяли в черных костюмах и белых хлопковых рубашках. Они никогда не надевали галстуков и никогда не расстегивали верхние пуговицы рубашек, стоивших побольше, чем костюмы, — или, во всяком случае, не меньше. Райделл решил про себя, что архитекторы всегда так одеваются: последующая жизнь в Лос-Анджелесе подтвердила его догадку. Однажды он нечаянно подслушал, как один из этих героев объяснял прорабу смысл задания. Нужно подчеркнуть преемственность, выявить непрерывность прохождения материала через время. Чушь, конечно же, собачья, а все равно здорово. Сразу вспоминаешь, как стареют люди в телевизионных фильмах.­

На исламском канале раз за разом с жутковатой монотонностью повторя­ется нечто вроде сложного, угловатого орнамента — имя Господа во фрактальной каллиграфии

Маленькой стала она, эта долбаная планетка, от любого места до любого – пара часов пути.

Так можно перенестись в Токио, представить себе, что этот номер расположен в одном из новых корпусов старой гостиницы «Империал». Увидеть себя на улицах Тиодаку, услышать шелест поездов, пролетающих по эстакаде, прямо над головой. Узкий переулок, цепочка красных бумажных фонариков.

Курьер открыл глаза.

Мехико, снова Мехико.

Лоуэлл закашлялся. Прочистил горло. Сплюнул.
— Это ведь шутка, да?
— А чего же ты не смеешься?
— О’кей, — сдался Лоуэлл, — будем считать, что все на полном серьезе. Ну и что тогда? Чего ты от меня хочешь

Пауза. Без затяжек.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Не понимаешь, так слушай. Слушай внимательно, и ты все прекрасно поймешь.

несколько дней. Потому она оторвалась от фотографии, где ликующие, распаленные девицы размахивали бело-голубыми флагами Квебека, и взглянула на Скиннера, и вдруг увидела, что рядом с ним сидит мама, ослепительно прекрасная, грустная и вроде как усталая — точно такая, какой она бывала, когда вернется с работы, но не успеет еще смыть косметику.
— Он прав, — кивнула мама.
— Мама?
— Прав насчет истории. Насчет, как они ее изменяют.
— Мама, ты...
— Это делали, делают и будут делать, ничего нового в этом нет. Просто фильмы изменились на памяти одного поколения, вот и заметно.
Шеветта заплакала.
— Шеветта-Мария, — сказал напевный, почти позабытый голос. — Ты расшибла голову и потеряла сознание

молоком, прямо из картонки. А Скиннер лежал в кровати, смотрел по телевизору один из своих люби­мых исторических фильмов. Смотрит и комментирует, что вот он смотрит эти фильмы всю свою жизнь и они с каж­дым годом все лучше и лучше. Как сперва они были еще черно-белые и такие вроде как дерганые, солдаты носились­ по экрану, как наскипидаренные, и еще это жуткое зерно и небо все в царапинах. Как постепенно люди стали в них двигаться нормально, без рывков этих и помедленнее, и цвет появился, сперва плохой, а потом — получше, и зерно становилось все мельче и мельче, и даже царапины куда-то исчезли. И все это, сказал он, дерьмо собачье, потому что каждое такое улучшение — это не то, как все по-настоящему было, а чье-то там личное представление, как оно должно было выглядеть, нажал бы он пару других кнопок, и все было бы так же вот гладко, но совсем иначе. И все равно, добавил он, какая это была потрясуха, особенно сперва, все равно что Билли Холидей, когда слушаешь запись, очищенную от треска и дребезжания.
Билли Холидей — это был такой парень вроде Элвиса, тоже в костюме с блестками, но только вроде бы помладше и не толстый — так, во всяком случае, представлялось Шеветте.
Скиннер снова сел на своего любимого конька, насчет истории. Как она превращается в пластик — и делается пластичной, податливой. Шеветта слышала все это сто уже, наверное, раз, но она старалась показывать Скиннеру, что внимательно слушает его рассуждения, а то ведь он такой — надуется и замолчит на

Она снова была в Скиннеровой комнате, читала в «Нешнл­ джиогрэфик» статью про Канаду, как распалась та Канада на пять отдельных государств. Запивала соленые крекеры

Пуля прошила стенку, зацепила, наверно, какой-то провод,­ и зажегся свет. Вторую пулю Шеветта увидела — не пулю, конечно, а то, как в пупырчатой обивке кресла появилось отверстие. Шеветта застыла. Некто, сидящий у нее в голове, медленно и неохотно впитывал два жизненно важных урока. Первое: стреляют. Второе: так вот что такое пуля — это когда сперва дырки не было, а через секунду она есть. И ничего между. Ты видишь, что это случилось, но не успел заметить, как это случилось