Голубиный туннель. Истории из моей жизни

Всегда пишу только от руки. Быть может, есть в этом высокомерие, но я предпочитаю следовать многовековой традиции немашинного письма. Во мне погиб художник-график, которому доставляет истинное удовольствие выводить слова.

Мою мать звали Оливией, но отец называл ее Уиггли (Егоза) и никак иначе. Став взрослым — с юридической точки зрения, я тоже давал дурацкие прозвища женщинам, чтобы они не казались такими угрожающими.

Говорят, англичанина изобличает язык, и в те времена литературный английский мог обеспечить тебе офицерский чин в армии, кредит в банке, учтивость полицейских и работу в лондонском Сити

Когда выяснилось, что одна из его женщин завела себе мужчину для любовных утех, Ронни превратился в единоличный военный штаб. В течение часа он связался с начальником этого бедняги, с его менеджером в банке, с арендодателем и с отцом его жены. И всех их использовал, чтобы несчастного любовника уничтожить.

Служба ведь ничем не может ответить, что перед антипропагандой она беззащитна, что ее успехам надлежит оставаться безвестными, а прославиться она может только своими провалами

Без толку напоминать, что в некоторых книгах я изобразил британское разведуправление более компетентной организацией, чем мне когда-либо приходилось видеть на самом деле.

Гарри был одним из тех, кого называют пушечным мясом, из благородных мужчин и женщин, которые любили свою страну и, полагая, что коммунисты намерены ее уничтожить, предпочитали не сидеть сложа руки. Он считал красных в общем хорошими ребятами – по-своему, идеалистами, но с несколько искаженными взглядами. Он жил в соответствии со своими убеждениями и умер безвестным солдатом холодной войны. Практика внедрения шпионов в организации, предположительно ведущие подрывную деятельность, стара как мир. Говорят, Джон Эдгар Гувер с несвойственным ему остроумием так отреагировал на известие, что Ким Филби советский двойной агент:
– Скажите там, что у Иисуса Христа было всего двенадцать и один из них оказался двойным.

У каждого талантливого следователя свой подход, у каждого есть черта характера, которую он научился использовать как орудие убеждения. Одни убеждают мягко, они – само благоразумие, другие стараются запугать или вывести из равновесия, третьи – взять искренностью и обаянием. А большой, суровый и безутешный Исса Костоев с первой же минуты знакомства внушал желание чем-нибудь его порадовать. Казалось, что ни говори, что ни делай, невозможно развеять неизбывную грусть, сквозящую в доброй, постаревшей улыбке Костоева.

В общем, Дик Уайт сказал: ладно. Действуй. И я полетел в Бейрут, встретился с Филби и говорю: если ты так умен, как я думаю, ради своей семьи сознайся во всем, потому что игра окончена. Привлечь его к суду мы не могли, он бы все отрицал. Условия нашей с ним сделки были очень просты. Он должен сделать чистосердечное признание (я думал, он в любом случае захочет это сделать, и тут он меня одурачил), рассказать обо всем, и прежде всего обо всем причиненном ущербе. Вот что было для нас самым важным. Предотвратить ущерб. В конце концов КГБ ведь мог поинтересоваться у Филби, к кому еще можно обратиться помимо него, кто в Службе согласится на нас работать? И Филби мог кого-то порекомендовать. Нам обо всем этом нужно было узнать. А потом и об остальном, что он им передал. Таково было наше твердое условие”.

Свой титул граф “получил в Испании, но через Швейцарию” – понимай как хочешь. Бернаскина дружил с Арнульфо Ариасом, президентом Панамы. Когда Торрихос свалил Ариаса, граф бежал в зону Панамского канала, подконтрольную американцам, и назвался бывшим министром иностранных дел правительства Ариаса. Никаким министром он не был. Однако несколько лет жил припеваючи – до тех пор, пока однажды вечером тайная полиция Торрихоса не похитила Бернаскину прямо из Американского клуба, где тот вкушал ужин – хочется верить, обильный. Графа заключили в печально известную тюрьму Ла Модело, обвинили в заговоре против режима, государственной измене и подстрекательстве к бунту. А через три месяца по какой-то загадочной причине освободили. Немолодой уже Бернаскина заявлял с гордостью, что двадцать пять лет прослужил в панамском дипкорпусе, хотя на самом-то деле к внешнеполитическому ведомству Панамы никакого отношения не имел. А уж панамским послом во Франции тем более не был. О графине, если она являлась таковой, Роберто, к счастью, ничего не сказал – не разрушил моих мальчишеских фантазий