Выйди из шкафа. Глава вторая. Нет холодной, одна горячая

Первыми узнаю свои руки, разглядываю их, ужасаюсь, надо же, какими странными бывают эти костлявые отростки, как их там, пальцы, да. Потом вижу растянутую майку, память зудит, где еще можно оказаться в вытертой до меленьких дырок майке, дома, конечно. Значит, я, состоящий из корявых пальцев и потного тряпья, валяюсь на полу, весь затекший, исковерканный мучительным сном, а теперь нужно вставать, нужно что-то делать, куда-то себя девать

Нужно бы доесть макароны, пока не слиплись. И выйти из окна.

Читалось в школе, мечталось, что прилетит вдруг волшебник в голубом самолете по имени Сережка, унесет в страну, где нет мудацких одноклассников, стервы класснухи и сумасшедшей матушки, прости Боже душу ее грешную. И меня прости.

Не девушка, не женщина, не, прости меня, Господи, редакторка. Баба.

Агония художественного смысла. Пляска на выдуманных костях.

Бедная моя. Бедная. Красота твоя налицо, а все, что дальше — сплошное недо-.

Не девушка, не женщина, не, прости меня, Господи, редакторка. Баба.

Ненавижу телефоны. Мудацкие коробки, подключенные ко всеобщему коммутатору. Алюминиевые чудища, что не дают нам покоя, лишают права на тишину и тайну. Только вдуматься — каждое, самое малое, самое бессмысленное слово транслируется в безвоздушное ничто, ловится спутником, пережевывается им, сплевывается обратно и только потом достигает адресата.

Тим видел. И оттого бесился еще сильнее.
— Как его на самом деле? — не унимался Данилевский.
— Тетерин.
— Вот! — Скрюченный старостью палец тянулся к потолку. — Хорошая русская фамилия. А это что? Шифман. Мальчик- англичанин? Мальчик- еврей?
Тим пожимал плечами.
— Вроде бы нет.
— Вот пусть и не примеряет на себя чужую шкуру. Не по нему сшита!

Это все написано на потеху. Посмотри, одна манипуляция, — повторял он. — Агония художественного смысла. Пляска на выдуманных костях. А псевдоним! Нет, ты видел псевдоним?