Портрет Дориана Грея. Перевод Алексея Козлова

— А что же искусство? — воппросила Глэдис.
— Оно — хворь!
— А любовь?
— Фантом!
— Религия?
— Суррогат веры!
— Бог ниспослал нам скептика?.
— Ничего подобного! Скептицизм — исток веры!
— Тогда что такое вы?
— Определения грешат ограниченностью! Я вне рамок

Тот, кто узрит разврат в красоте, сам развратник и притом чуждый красоте.

не только в самом счастье, но и в воспоминании о нём таится неминуемая горечь, и воспоминание о вчерашнем наслаждении рождает неминуемую боль.

А между тем статус любой мысли ничуть не зависит от честности человека, который её высказывает. Напротив, по всей видимости, чем меньше человек демонстрирует честности, тем сильнее и логичнее должна быть выражена мысль, так как только в этом случае она не содержит оттенка его эмоций, за ней не влачится тень его нужд и над ней не нависает груз его тайных помыслов и предрассудков.

Но любить родню — это, уж поверь мне, вполне отстойный моветон! Я полагаю, что это происходит оттого, что нам всегда омерзительны люди с такими же недостатками, какие есть у нас самих.

лбами. Взляды наших скрестилась вновь. С моей стороны это было безумием, но я обратился к леди Брэндон с просьбой познакомить меня с ним. Но может это и не было безрассудством, просто неизбежность. Я чувствовал, что мы всё равно бы столкнулись друг с другом и безо всяких формальностей. Я в этом убеждён. Потом Дориан сказал мне теми же словами почти то же самое. Он также ощущал, что наша встреча была предрешена.

Тут внезапно я очутился лицом к лицу с этим импозантным юным джентьменом, внешний вид которого поразил меня своей скрытой странностью. Мы стояли так близко, что едва не стукнулись друг о друга

Я обратился к нему в пол-оборота. Так в первый раз в жизни я узрел Дориана Грея. Едва столкнулись наши взоры, как я почувствовал, что болезненная бледность заливает моё лицо. Странный инстинктивный ужас обуял меня. Я вдруг осознал, что жизнь меня свела с человеком, обладающим такой сильной и обаятельной натурой, что, стоит только поддаться ей, как она мгновенно способна поглотить мою личность целиком, полонить всю мою душу, поставить под контроль всё моё искусство.

Лорду Генри стало казаться, что он слышит удары сердца Бэзиля Холлуорда, и он удивленно осознал, что ему интересно, что будет происходить далее.

Я всё-таки очень любопытен и хочу добиться от тебя пояснений, почему ты так упорно не отвергаешь идею отправить на выставку портрет Дориана Грея? Я хочу докопаться до истинной причины этого феномена.

— Я ничего не скрывал от Тебя! Истинная причина названа!

— Отнюдь нет. Ты признавался, что в этот портрет якобы вложено слишком много твоей глубинной субъективности… Не ребячество ли это?!

— Гарри! Прошу тебя, не кипятись! — Бэзил Холлуорд смотрел прямо в глаза лорду Генри, — Любой портрет, написанный с трепетом и симпатией, в сущности, всегда портрет художника, а вовсе не его модели. Модель — это просто частность. Случайность на пути художника. Это пшик! Не ею занимается, не её пытается раскрыть художник на своём холсте, а только самого себя. Я не выставлю этот портрет потому, что опасаюсь, не выдам ли я этим тайну своей собственной грешной, слабой души. Я не хочу, чтобы моя душа шлялась по панели перед глазами юных распутных неофитов!