Восток и Запад

Вторжение «морализма» можно заметить не только у «сциентистов» и философов; в этом отношении, следует также отметить вырождение религиозной идеи, которое можно констатировать в бесчисленных сектах, исходящих от протестантизма. Это единственные религиозные формы, являющиеся специфически современными, они характеризуются прогрессирующей редукцией доктринального элемента в пользу морального или сентиментального; это явление есть особый случай общего сокращения интеллектуальности, не случайно эпоха Реформации является той же самой, что и Возрождение, т. е. как раз началом современного периода. В некоторых ответвлениях современного протестантизма доктрина доходит до своего полного распада, а так как параллельно культ сводится почти на нет, в результате остается один только моральный элемент; «либеральный протестантизм» есть только «морализм» с религиозной этикеткой; уже нельзя сказать, что это религия в строгом смысле этого слова, потому что из трех элементов, входящих в определение религии, остается только один.

Западный человек, а современный, в особенности (мы все время говорим именно о нем), главным образом, предстает как меняющийся и непостоянный, как бы обреченный на безостановочное движение и бесконечную суету; в целом, это состояние существа, которое не может обрести равновесия, но, не будучи в состоянии это сделать, отказывается признать, что это само по себе возможно или хотя бы только желательно, и доходит до того, что кичится своей неспособностью. Именно эту изменчивость, в которой он заключен и в которой он находит удовольствие, от которой вовсе не требуется чтобы она вела к какой-нибудь цели, потому что он ухитряется ее осуществлять ради нее самой, он как раз и называет «прогрессом», как если бы было достаточно идти в каком угодно направлении, чтобы уверенно продвигаться вперед; но к чему продвигаться, он и не думает себя спрашивать об этом; а рассеяние во множественности, являющееся неизбежным следствием этой изменчивости без цели и без принципа, и даже его единственным следствием, реальность которого не может быть оспорена, он называет «обогащением»: это еще одно слово, вызывающее грубо материалистический образ, совершенно типичное и представительное для современной ментальности. Потребность во внешней активности, дошедшая до такой степени, склонность к напряжению ради него самого, независимо от результатов, достижимых с его помощью, все это совсем не естественно для человека, по крайней мере, нормального, согласно той идеи, которая всегда и повсюду об этом создавалась; но это стало чем-то естественным для западного человека, может быть под действием привычки, названной Аристотелем второй природой, но, главным образом, той атрофии высших способностей, которая необходимо соответствует интенсивному развитие низших элементов: тот, у кого нет никакого средства избавиться от суеты, может только ею и удовлетвориться тем же самым способом, каким интеллект, ограниченный рациональной активностью, находит ее возвышенной и великолепной; чтобы в замкнутой сфере чувствовать себя полностью непринужденно, какова бы она ни была, не надо себе представлять, что может что-нибудь существовать и вне нее.

Сами пропаганда и популяризация возможны только в ущерб истине: претендовать на то, чтобы сделать ее «доступной для всех» без исключения, с необходимостью, означает деформировать и ущемлять ее, так как невозможно предположить, чтобы все люди были одинаково способными понимать все, что угодно; это не вопрос более или менее обширного образования, это вопрос «интеллектуального горизонта», а это не то, что может изменяться, это присуще самой природе каждого человеческого индивида. Химерический предрассудок «равенства» вступает в противоречия с самыми точно установленными фактами в интеллектуальном порядке так же, как и в порядке физическом; это отрицание всякой естественной иерархии и снижение всякого познания до уровня ограниченного обыденностью рассудка. Больше не предполагают ничего такого, что превосходило бы обычное понимание, и действительно, научные и философские концепции нашего времени, несмотря на их претензии, по сути, являются самой жалкой посредственностью; значительно преуспели только в том, чтобы устранить все, что может быть несовместимым с заботами популяризации. Хотя некоторые могут это утверждать, но создание какой бы то ни было элиты не согласуется с демократическим идеалом; последний требует распределения совершенно одинакового образования среди индивидов, одаренных самым неравным образом, самыми разными способностями и темпераментом; несмотря на все, нельзя помешать тому, что­бы это образование производило все еще весьма различные результаты, но все это противоположно намерениям тех, кто его установил. В любом случае, такая система обучения есть самая несовершенная из всех, а неосмотрительная диффузия любых познаний всегда скорее вредна, чем полезна, так как она может приводить, обычно, только к состоянию беспорядка и анархии.

Полунаука, приобретенная таким чтением или образованием, все элементы которого заимствованы в учебниках того же достоинства, еще более пагубны, чем простое невежество; было бы лучше ничего не знать из всего того, что накапливается в уме, загроможденном ложными, часто неискоренимыми идеями, в особенности, когда они внушены в самом раннем возрасте. Незнающий, по крайней мере, сохраняет возможность узнать, если представится случай; он может обладать естественным «здравым смыслом» и в соединении с обычным осознанием своей некомпетентности, ему будет его достаточно, чтобы избежать множества глупостей. Человек, получивший полуобразование, напротив, почти всегда имеет деформированный склад ума, и его уверенность в своем знании придает ему такую самонадеянность, что он воображает себя способным говорить обо всем без разбора; он это делает кстати и некстати, и с тем большей легкостью, чем более он некомпетентен: для того, кто ничего не знает, все кажется таким простым!

Между тем, вторая позиция, которую можно назвать догматической, с большей или меньшей искренностью поддерживается другими учеными, но, в особенности, теми, кто считает себя обязанным защищать нужды образования; всегда казаться уверенным в себе и в том, что говорится, скрывать трудности и сомнения, никогда ничего не произносить в форме предположения, таково самое легкое средство заставить принять себя всерьез и приобрести авторитет, когда имеют дело с публикой, в основном, некомпетентной и неспособной к различению, обращаются ли при этом к ученикам или же хотят заняться популяризацией.

мы хотим отметить, что не видим ничего плохого самого по себе в развитии определенных наук, но находим чрезмерным приписываемое ему значение; это всего лишь весьма относительное знание, но все же знание, и вполне законно, чтобы каждый применял свою интеллектуальную активность к предметам, пропорциональным его собственным склонностям и имеющимся в распоряжении средствам. Мы отвергаем исключительность, мы можем даже сказать, сектантство тех, кто, опьяненные развитием, полученным этими науками, отказываются допустить существование чего-либо помимо них, и утверждают, что всякое умозрение, чтобы быть значимым, должно подчиняться специальным методам, которые сами эти науки применяют, как если бы эти методы, созданные для изучения определенных объектов, должны быть универсально применимыми; то, что они понимают на самом деле под универсальностью, является чем-то крайне ограниченным, что вовсе не превосходит область случайного. Но эти «сциентисты» очень удивились бы, если бы им сказали, даже не выходя за пределы их области, что есть множество вещей, которые никогда не могут быть достигнуты их методами и которые, тем не менее, могут быть предметом наук, совершенно отличных от известных им, но не менее реальных, а часто и более интересных во всех отношениях. Представляется, что современные люди произвольно выбирают в области научного познания некоторое число разделов, в изучении которых они упорствуют, исключая все остальное и представляя дело так, как если бы остального и вовсе не существовало; совершенно естественно, а совсем не удивительно или странно, что культивируемым ими частным наукам они придают гораздо большее развитие, чем это могли бы сделать люди, не придающие им такой важности, которые даже почти совсем об этом не заботятся или, во всяком случае, занимаются совсем другими вещами, более серьезными для них.

кое-что может объяснить безграничное восхищение и суеверное уважение, предметом которого является наука: а именно то, что она находится в совершенной гармонии с нуждами чисто материальной цивилизации. Действительно, ведь речь не идет о незаинтересованном умозрении; умы, все заботы которых обращены во вне, заняты приложениями, которым наука дает место, и прежде всего, практического и утилитарного порядка; «сциентистский» дух приобрел свое развитие, главным образом, благодаря механическим изобретениям. Именно эти изобретения, начиная с XIX века, вызвали настоящий психоз энтузиазма, потому что они, казалось, имели целью рост материального благосостояния, открыто являющийся главным стремлением современного мира; однако не догадываясь об этом, создают все больше новых потребностей, которые не могут удовлетворить, так что даже с этой, весьма относительной точки зрения, прогресс есть нечто весьма иллюзорное; однажды вступив на этот путь, больше уже не могут остановиться, все время нужно что-то новое. Но как бы то ни было, именно эти приложения, смешиваемые с самой наукой, создают ей доверие и престиж; это смешение, которое может происходить только у людей, не знающих, что такое чистое умозрение, даже в плане науки, стало настолько обычным, что, если открыть любую публикацию, то там всегда можно встретить под именем «науки» то, что должно, собственно говоря, называться «промышленностью»; тип «ученого» в представлении наибольшего числа людей, это инженер, изобретатель или конструктор машин.

западные люди обвиняют, прежде всего, именно этот традиционный дух, потому что они тем больше его опасаются, чем меньше его понимают, будучи сами его лишены; люди этого типа инстинктивно боятся всего того, что их превосходит

у людей, непрестанно говорящих о «праве» и «свободе», приводит их к отрицанию у других цивилизаций права на независимое существование

Запад забывает, что он не имел никакого исторического существования в ту эпоху, когда восточные цивилизации уже достигли своего полного развития; со своими претензиями он кажется восточным людям ребенком, который горд тем, что быстро приобрел некоторые первоначальные познания, но считает себя всезнающим и хочет обучать старцев, исполненных опыта и мудрости.