Лестница

Смотри, смотри! Да не закрывай же ты глаз, прошу тебя! Вон там, видишь?.. Твоя пошлость размазана по стене слоем прогорклого желтого масла, которое капает, когда ты перегреешься спиртным, и растекается по полу вязкой и липкой лужей.

Твоя скромность в картонной маске ягненка смущенно ковыряет в носу, но дырочка в маске узкая, и коготь волка не пролезет в нее.

Доброта?.. Ау, где доброта? Она только что пообедала и лениво наблюдает хоккей по телевизору. Она добрая, твоя доброта. Она никогда и никому не сделала ничего плохого. Она застрахована от несчастных случаев на круглую сумму и теперь ждет конца страховки, надеясь не без основания, что шею себе не поломает.

Что же остается? Остается блистательное Предназначение, но его трудно рассматривать сколько-нибудь серьезно, потому как это блажь чистой воды, наподобие гомеопатических шариков, в которых ничего нет, кроме сахара, но которые тем не менее излечивают, если верить, что это так.

Ну так в чем же дело? Поверим, что это так. В чем же оно состоит, твое предназначение?

Начнем издалека. Твоя жизнь была когда-то мельчайшей клеткой, начавшей свой путь с удивительной целенаправленностью. Ей было необходимо сделаться живым человеком. Может быть, отсюда нужно вести твое предназначение? Но вот ты появился на свет и стал расти, и в это время у тебя имелась также вполне определенная цель. Ты был предназначен стать разумным человеком. И ты им стал.

Далее твое предназначение состояло в том, что ты должен был обзавестись так называемой душой. Это очень и очень зыбкое понятие — душа. Это не просто способность чувствовать. Способность “мыслить и страдать” — вот что это такое. Страдание рождает мысль, но и мысль рождает страдание. И наконец, предназначение души — сделать тебя человеком творящим, то есть побеждающим смерть.

Что же ты должен творить?

Душу, только душу.

Ты должен творить ее ежечасно в себе и других любыми доступными тебе способами. Ты должен творить ее ежечасно, потому что душа — нежное растение и требует постоянного ухода. И если тебе удастся сохранить ее до конца и присовокупить к ней еще хоть одну человеческую душу, сотворив и воспитав ее, то твое предназначение исполнится.

Ты должен понять, что ничем не отличаешься от других людей и ничем их не лучше. Ощущаемое тобой предназначение ни на вершок не приподнимает тебя, но лишь указывает путь…

Если смерть неизбежна, какое значение имеет твоя судьба? Зачем ты мучаешься в поисках выхода? Зачем ты мучаешь других, вовлекая их в бессмысленную и жалкую игру собственной жизни? Чем ты можешь отплатить им?

Ты всегда верил, что жизнь — по крайней мере, твоя — имеет смысл, но никогда не задавал себе труда найти его. Ты полагал, что смысл будет дан тебе так же естественно, как была дана сама жизнь. Более того, ты рассматривал остальной мир лишь с точки зрения твоего смысла жизни. По существу, все, что тебя окружало, начиная от камней и деревьев и кончая близкими людьми, было декорацией, фоном, на котором разыгрывалась трагедия твоей жизни. Ты искал занятие души, способное сравниться по значению с фактом телесной смерти, — и не находил его. Все казалось тебе мелким и недостойным, потому что ты неправильно задал условия задачи. Ты решил противостоять в одиночку.

Мир для тебя состоял из суммы одиночества, причем только одно из них — твое собственное — заслуживало внимания и скорби. Никто не был твоим должником, но и ты никому не был должен. Ты считал это справедливым, забывая или не замечая того, что всю жизнь, начиная с рождения, ты потихоньку брал в долг.

Тебе не нравилось это слово. Оно предполагало в себе, как ты думал, систему нечистых обменов по принципу “ты — мне, я — тебе”, которые никогда не бывают эквивалентными и ведут к зависимости одного от другого. Ты не хотел никому быть должным, считая, что только так можно сохранить свою свободу. Но ты забыл о другом, высшем значении слова “долг”, предполагающем душевную необходимость отдачи не тому, у кого брал, а тому, кто нуждается и бедствует.

Взгляни внутрь себя — там мерзко, там натоптано грязными башмаками, почти нет чистого места… Что это там? Ах любовь!

Любовь!.. Ты сам разменял ее на двухкопеечные монетки, чтоб обзвонить всех знакомых женщин и каждой сказать одно и то же. И каждая взяла у тебя частичку, и поблагодарила вежливо, и чмокнула губами в трубку, а потом короткие гудки сказали тебе “отбой”.

А вот честь лежит в уголке, прикрытая носовым платочком. Сорви его, и она начнет качаться, кланяясь и крича, как заводная кукушка: “Честь имею! Честь имею! Честь имею!”

Скромница-совесть, изогнувшись, как скрипичный ключ, висит на гвоздике и корчит из себя шпагу на пенсии. Когда-то она была отточена, пряма и даже способна на легкие уколы, но ты использовал ее как украшение своего внутреннего “я”, похожего на неприбранную комнату, и вот теперь она ничем не отличается от штампованной пластмассовой собачки с высунутым языком, каких вешают на дверях домашнего туалета.

А где же твоя храбрость?.. Нет ее. Зато ходит напудренная трусость в шляпке, чертовски привлекательная на вид. Она весьма кокетлива — так и хочется простить грехи и выдать годовой желтый билет, чтобы не нужно было каждый раз оправдываться обстоятельствами.

надо признать, что состояние души Пирошникова не отвечало пока требованиям, которые он предъявлял к ней. Душа была, если можно так выразиться, захламлена и неухожена, но Пирошников почувствовал, что ее чистку нельзя производить в одиночестве.

Он прислушался к стуку будильника — и понял вдруг отчетливо, что когда-нибудь умрет. Он представил себя лежащим в земле на глубине двух метров под ее поверхностью; почувствовал всю тяжесть этой земли на груди, на руках, на лице — и ему сделалось страшно. Он подумал, что без него мир не изменится, и это навсегда. Навсегда!.. Такой неотвратимостью повеяло от этого слова, что у Пирошникова дрогнул подбородок и комок подкатил к горлу…

не стал ничего говорить, а лишь обнял Наденьку за плечи и с минуту не отпускал. Поначалу он искал слова, но все они казались ему неподходящими, а затем, почувствовав, что никаких слов и не нужно, что между ним и Наденькой установилось доверие, которое может обойтись без объяснений, Владимир успокоился, и теперь его спокойствие и участие передавались Наденьке непосредственным, хотя и таинственным путем из души в душу.

Сколько таких странных компаний доводилось наблюдать нам с вами и, что еще хуже, участвовать в них! Естественная тяга человека к общению, но как легко создать его иллюзию, сгрудившись над бутылками, поднимая бокал и улыбаясь каждому, в свою очередь тоже улыбающемуся, лицу. Как утешает всеобщее приятие, рожденное над колеблющейся поверхностью вина, отражающей и вашу довольную физиономию, и физиономию вашего врага, который сейчас любит вас липкой любовью, и прочие лица, объединенные в кривом зеркале винного круга, дрожащего внутри стакана. Пейте, родимые! Уважайте друг друга

в декабре вечер начинается утром, сразу же после завтрака.

Все эти люди, в отличие от Пирошникова, жили — худо ли, бедно, мучаясь, страдая, но жили, а он лишь обозначал свое присутствие, притворяясь живым. Конечно, приятно, должно быть, сознавать себя существом, стоящим выше страстей, тем более довольно прозаических, существом разумным и даже не лишенным юмора, но, право, в этом ли счастье?

человек не может один, одиночество неизбежно превращает его в зверя.

Биться лбом в стену — это не лучший способ борьбы.