Долгая нота

её сутках двадцать четыре обиды и двадцать два примирения

А до этого пил, как целовал. Глаза прикрыты, в пальцах страсть.

А детский смех — он до неба достаёт. Потому как без дум и без просьб — чистое счастье, начало жизни.

Километры плёнки изведены, чтобы показать, как человеку хреново трахать одну и ту же бабу изо дня в день!

Ещё не научился мир напрямую познавать, не через слово.

Иногда мне кажется, что он боится тишины, как боятся её все, кто торопится жить. Ему необходимо ежесекундно сообщать действительности о своём существовании.

Для тех, кто смотрит на море, не существует времени.

Ночью вагон, как спутанная бечевой лошадь. То вздохнет, дёрнет, стукнет подковой о камень, а вот уже опять стоит, и лишь прожектор безымянной станции светит в окна плацкарта.

Я еду на Север. Путешествовать еду. В командировку. Что тебе привезти?
— А что там есть?
И верно, что там есть? Не копчёную же рыбу ему везти. Всё, что там есть, тому там и место. Это не перевозится. Это не живёт отдельно. Разве что иголки еловые, ракушка с побережья, окатыш с дырочкой. Но это надо самому найти, в карман спрятать, теплом своим согреть.

А человек всегда живёт между своими идеалами и своими поступками.