Танкист-штрафник. Трилогия

Капониры для танков копают обычно все, невзирая на звания и должности. Считай, что повезло, если не бросили в атаку прямо с марша. А если так, то окапываться надо как можно быстрее. Снаряды не разбирают званий и должностей. Мой боевой опыт пока пригодился в одной существенной мелочи. Я приказал еще там, на левом берегу, обзавестись нормальным шанцевым инструментом. Слава Февралев – молодец! Команду понял сразу и притащил вместе с помощниками штук пять штыковых и совковых лопат, ржавый лом и такие незаменимые штуки, как киркомотыги. Целых три штуки. Не иначе, умыкнул у саперов.

С закрытых позиций бьют гаубицы-стопятки. Вперемешку: фугасными, осколочными и бризантными снарядами. Бризантные снаряды – поганая штука. Взрываются на высоте метров сорока и ниже, осыпая траншеи градом осколков. Плацдарм напичкан людьми и техникой. Осколки легко находят цель. Для закопанных в землю танков главная опасность – тяжелые фугасные снаряды, но они падают с большим рассеиванием. Вероятность прямого попадания невелика, однако нервы все равно играют. Вскоре открывают огонь наши гаубицы с левого берега, и немцы замолкают.

Днепр, достигавший ширины 700–900 метров, уже сам по себе являлся серьезной преградой. С высокого правого берега просматривалась и простреливалась не только река, но и значительный участок на левобережье. Кроме многочисленных рядов траншей с отсечными ходами, крытыми капонирами для танков и орудий, было построено большое число бетонных дотов. Их можно было разбить лишь прямыми попаданиями крупнокалиберных снарядов или тяжелыми авиабомбами.
Трагической страницей в битве за Днепр стали бои на Букринском плацдарме, примерно в ста километрах юго-восточнее Киева. Несмотря на сравнительно небольшую величину, одиннадцать километров по фронту и шесть километров в глубину, этот плацдарм считался одним из наиболее перспективных. С него планировалось нанести удар с целью освобождения Киева.
События на этом участке развивались следующим образом. Днепр в районе Букринской излучины был форсирован 22–23 сентября, а затем переброска войск на плацдарм шла непрерывно, причем с такими потерями, сведений о которых я не смог найти в исторической литературе. Возможно, огромные человеческие жертвы толком никто не подсчитывал. В одном из недавно изданных исторических справочников лишь приводится весьма скромная цифра людских потерь 1-го Украинского фронта в ходе Киевской наступательной операции с третьего по тринадцатое ноября – 30 тысяч 500 человек погибших и умерших от ран. Но до ноября и до взятия Киева ох как далеко!
К тридцатому сентября на плацдарме площадью около 70 километров сосредоточились силы 27-й и 40-й армий, части 3-й гвардейской танковой армии. Плотность войск была огромной. В то же время не хватало артиллерии и танков, бои шли жестокие.
Наши войска предприняли одну из самых крупных воздушно-десантных операций. В районе Великого Букрина был сброшен десант численностью около десяти тысяч человек с артиллерией и минометами.
К сожалению, опыта в таких операциях у нас еще не хватало. Десант сбрасывали в ночное время. Из-за ошибок и неправильных ориентиров часть десантников была сброшена (или снесена ветром) на огромное водное пространство Днепра и утонула.
Парашютные роты и батальоны приземлялись на позиции немецких войск и уничтожались еще в воздухе пулеметным огнем. Десантники, хорошо обученные и вооруженные большим количеством автоматов, сражались отчаянно. Немцы несли потери, кое-где обращались в бегство, но место и время операции было выбрано неудачно.
Восемь тысяч десантников погибли, немногие попали в плен, а две тысячи прорвались в расположение наших войск и в партизанские леса.

Вечером сидели в землянке Степана Хлынова. После двух дней общения с замполитом находиться среди своих, пусть пока и незнакомых людей, было приятно. Здесь все до мелочей напоминало прежний батальон и прежнюю роту. Печка из столитровой бочки, самодельный стол, чурбаки вместо табуреток. Даже старшина был похож на моего прежнего. Впрочем, все старшины похожи друг на друга, знающие себе цену и четко занимающие в ротной иерархии второе место после командира.

Горящая солярка текла по дороге. Говорят, что дизельное топливо плохо горит. Холодное – да. Но в наших перегретых от быстрого хода танках солярка пылала, как бензин.

Судя по всему, немцы собирались оборудовать здесь сильный узел обороны. Место было подходящее. Холмы, небольшая илистая речка, деревья. В глубоких ямах обнаружили склад снарядов для пушек и гаубиц, штабеля ящиков с минами и патронами. Колючей проволокой немцы почти не пользовались. Зато в специальных коробах лежали мотки спирали Бруно, уже на заводах приготовленные к установке. Немецким саперам оставалось только погрузить ящик на тележку и за считаные минуты оплести подходы. Три-четыре короба, и позиция защищена тонкой сталистой проволокой, в которой атакующая пехота запутывалась с разбегу, как зайцы в силках. Кстати, если спираль укладывалась в несколько рядов, то заграждение становилось непроходимым и для танкистов. Проволока наматывалась на все валы, колеса, и танк буксовал. Однажды мы испытали это на себе. Пока оплетенная спиралью Бруно «тридцатьчетверка» выползала из ловушки, немцы успели ее подбить и сжечь.

Ответ унтер-офицера был неожиданным.
– Я ценю свою жизнь не меньше и хочу вернуться к семье. Но лучше умереть честным солдатом, чем предателем. Наши об этом все равно узнают. Под Сталинградом вы взяли в плен сто с лишним тысяч человек. До весны не дожила и половина. Вы все равно нас убьете.
Для меня это была новость. Может, фриц врал? Я сам видел в кинохронике колонны немецких пленных, которых вели в тыл, в лагеря. То, что их не расстреливали, я был уверен. Мы не щадили фрицев в бою, редко обращая внимание на поднятые руки. Но уничтожать пленных в лагерях? Мы же не фашисты! Позже я узнал, что значительная часть солдат армии Паулюса попали в плен обмороженные, страдающие от дистрофии, больные тифом. Многие из них к весне умерли. Умирали от тифа, работая в лагерях, и наши военврачи. Но Геббельс повернул все по-своему: «Жиды-большевики планомерно убивают всех военнопленных». Мне не хотелось спорить с унтер-офицером. Стало противно. Ты приперся с оружием в мою страну, стрелял в моих товарищей, а сейчас строишь из себя героя. Таранец приказал, чтобы унтера увели и расстреляли. Я перевел, отчетливо выговорив слово «шиссен». Расстрел. Унтер побледнел и стал давать показания.
Дорога в основном не заминирована. Далеко ли отступающие войска, он не знает. Если мы не расстреляем его и товарища, то он может сообщить сведения, которые спасут жизнь многим русским солдатам.

К сожалению, политработники, отрабатывая свой хлеб, нередко забалтывали серьезные деловые обсуждения вражеской техники. Не зря про них говорили: «Рот закрыл – рабочий день закончен». Бесцеремонно вмешивались в проведение боевой учебы под предлогом поднятия боевого духа личного состава. Отмахивались от реальных преимуществ, которые имела та или иная немецкая техника. Деловые обсуждения, как лучше бить новые танки, зачастую превращались в поток лозунгов и призывов. В то же время многие политработники, особенно молодые, находились в боевых порядках. Порой заменяли убитых или раненых командиров. На передовой они вели себя по-другому. Те, кто воевал, получали свои награды не зря. Вот такие противоречия. Например, замполит нашего второго батальона, невзрачный, маленький капитан, все время оставался в тени. Я не запомнил его имени и фамилии. Замполит бригады, полковник, занимавший гораздо более высокую должность, появлялся на переднем крае часто, я его хорошо знал. Мы несколько раз беседовали с ним, хотя в откровенные разговоры я старался не лезть. Все же политработникам я до конца не доверял. Знаю, что они отсылали наверх политдонесения о моральном духе бойцов и командиров. Мне это не нравилось. Слово «донесение» напоминало донос. Возможно, я был не прав.

Позже, обсуждая с комбатом Таранцом новые немецкие танки, мы пришли к выводу, что наша знаменитая «тридцатьчетверка» к осени 1943 года потеряла большинство преимуществ перед немецкими танками. Самоходные установки СУ-122 себя не оправдывали. Короткоствольные гаубицы не пробивали лобовую броню, обладали низкой скорострельностью. Появились самоходки с мощной 85-миллиметровой пушкой, но их в войсках было еще очень мало. Во всяком случае, в нашей бригаде не было ни одной машины.

Нельзя так себя вести! Послал бы ребят, а сам оставался с ротой. И вообще… ты знаешь, что наверх доложено – станцию уже взяли. Первый батальон перенацелили на Лебедин. Они уже на марше. Со Штеповкой все дела расхлебывать нашему батальону.
– Каретников, что ли, доложил?
– Может, и он. А может, кто-то повыше. Станция горит, немцы уходят. Ура, победили!
– Чего ж Каретникова не оставили нам помогать? И вообще где он сейчас?
– У него на ходу всего с пяток машин осталось. Считается, что он мелочевку добивает. На самом деле вся ремрота его выбравшиеся танки ремонтирует. Не станешь же в корпус докладывать, что за один день батальон потеряли!
– Наверное, и Лебедин таким макаром уже взяли. Когда брехать отучимся! – не выдержал я. – Нельзя нам в эту мышеловку лезть. Потеряем машины в закоулках и среди платформ. Там не то что пушками, гранатами танк побьют.
– Пехота уже готова к штурму, – отозвался Таранец. – Ждут нас. Комбриг считает, что мы уже за станцию деремся. Давно в бою. А мы языками чешем.
И все же мне везло на хороших командиров. Антон вызвал Успенского, комроты-2, который тоже было взялся с высоты своих капитанских погон отчитывать меня.
– Ладно, помолчи, – оборвал его Таранец. – Спасибо скажи, что теперь не вслепую пойдем. Волков кое-какие огневые точки засек.
– Ну, если Волков… – не унимался капитан Успенский, разобиженный, что заместителем комбата является не он, ветеран Халхин-Гола, а недоучившийся лейтенант.
– Слушай, Николай Фатеич, – разозлился Таранец. – Брось ты эту херню. Нам всем в одном сжатом кулаке быть, а не считать, у кого заслуг больше.
– Ладно, молчу.