Майкл Шейбон

Как многие благие начинания, продиктованные больной совестью, затея пала жертвой тех самых обстоятельств, которые должна была загладить.

любом случае звездам безразличен исход. Так почему бы, всего на одну ночь, не сбросить бремя недоверия? Или даже всего на час.

на самом деле он горевал об Ауэнбахе и, как многие горюющие люди, не привыкшие выказывать чувства, думал, что нуждается в одиночестве.

целом, в обычной жизни, наверное, и впрямь лучше высказывать, что у тебя на сердце, говорить любимым, что любишь их, просить прощения у тех, кого обидел, говорить тем, кто ранил вас правдой, как больно они вам сделали. В том, что доступно словам, речь всегда предпочтительнее молчания, но она бесполезна в присутствии того, для чего нет слов.

А почему Бог не хотел, чтобы люди построили Вавилонскую башню? — спросил я. — Почему Он сделал так, чтобы никто никого не понимал?
— Ты знаешь, что я не верю в Бога.
— Знаю.
— Наверное, это просто был зиккурат. Ты знаешь, что такое зиккурат? В Месопотамии. Может, развалины. Может, недостроенный. И люди придумали объяснение, почему он такой.
— Угу.
— Ты понимаешь, что я говорю?
Я понял: все рушится и ничто не доводится до конца. Мир, как Вавилонская башня или бабушкина карточная колода, состоит из историй и в любую минуту грозит рассыпаться. Это прописная истина.

Мы правильно обращаемся со смертью, вот что я скажу, — заметил я.
— Мы — евреи?
— «Делай то, делай се. Не делая этого». Нужно, чтобы кто-то тебе так говорил. Разорви черную ленту, завесь зеркало. Неделю сиди дома. Месяц не брей бороду. А потом одиннадцать месяцев каждую неделю ты ходишь в синагогу, встаешь, и тебе... ну, не знаю.

больше всего устал горевать о бабушке. Даже когда активное умопомешательство улеглось до хронического невроза, общего для всех актеров, она осталась очень трудной женщиной. Однако то, что любить ее было тяжким трудом, не уменьшало его любви. Если по временам груз неведомого секрета не давал бабушке любить себя и тем отвечать на его чувства, сама страсть, с которой она цеплялась за него в эти минуты, была вполне достаточной компенсацией. Бабушка утоляла его голод в самых разных смыслах слова. Теперь остался лишь поденный труд горя. Дед хотел отдыха. Хотел, чтобы его, как всех скорбящих Сиона, оставили в покое.

Однако истина состояла в том, что ярость не нуждается в искре или предлоге. Она — его врожденная часть, как влечение, любопытство и грусть. Трудно отказаться от мечты о хрусте костей.

Можно ли простить мертвых? Что такое прощение — чувство или сделка, для которой нужны двое?

Она вечно пугала непогодой; он родился с зонтиком в руке.