Маккензи Ли

Париж та еще дыра, в него зачем-то напихали чертову невозможную уйму людей, и все куда-то спешат.

— И как же, по-твоему, это вышло? — ухмыляется Перси, глядя, как я, плюнув на руку, пытаюсь оттереть пятно.

— Джентльмены не рассказывают о своих похождениях.

— О, тут замешан джентльмен?

Прости, я тебя утомила, да?

— Что ты, я давно уже не слушаю.

Похоже, он хочет меня коснуться, но мы оба совершенно забыли, как это делают друзья, которые не целовались.

когда случается какая-нибудь беда, ты… ты напиваешься, ищешь случайных связей. Сбегаешь.

Честное слово, я настолько плох в таких разговорах, что даже тишине за меня стыдно. Я не знаю, что можно спрашивать, а что нельзя

— Иногда мне кажется, что ты способен начать увиваться даже за хорошо убранной кроватью!

— Нет, на такое я не способен… Погоди, кровать-то хоть симпатичная?

Ибрагим наставляет: сухари всегда нужно хорошенько вымочить, чтобы живущие в них личинки захлебнулись и выплыли наружу. Безусловно, мысли о личинках всякий раз прекрасно возбуждают аппетит.

— Зачем нужны искушения, если им не поддаваться?

— Эту фразу высекут на твоей могильной плите.

Ты никогда не задумываешься, чего хочет кто-то, кроме тебя! Даже сейчас ты хочешь быть вместе, только если не придется ничем жертвовать!