Андрей Убогий

Нет уж, оставим белоснежные эти халаты профессорам или главным врачам — да героям романтических фильмов про медицину. Пусть там, в кино, доктор вдохновенно шагает по коридору, пусть полы его халата разлетаются, словно белые крылья, пусть впереди его ждет чья-то очередная спасенная жизнь — а в белоснежную спину смотрят глаза восхищенной влюбленной красавицы (медсестры или пациентки — решит режиссер).
Нам же, простым работягам, привычней просторные штаны и рубаха с короткими рукавами. Я не знаю одежды удобнее: именно в ней переход от безделья (жаль, что короткого) в кресле или на диване к пробежке в приемное совершается так же естественно-просто, как вдох вслед за выдохом. Не нужно ничего ни расстегивать, ни застегивать, ни снимать-надевать: вскочил, потом лег, потом снова вскочил — и все в том же костюме. В них мы порою и спим на дежурствах: если, конечно, нам удается вздремнуть.

Каждый практикующий врач обыкновенно мрачнеет, услышав слово «эпикриз»: особенно если речь о том, что ему предстоит это самый эпикриз писать. Самый же тягостный из всех эпикризов — конечно, посмертный. Описывать смерть человека — само по себе не очень приятное дело; к тому же нередко бывает, что за таким печальным финалом стоит — как бы это выразиться поделикатнее? — врачебная недоработка.

Вот возвращаешься из больницы — именно что «никакой», и первое, что нужно сделать, — дать себе хорошую физическую нагрузку. Летом это бывал кросс, а зимой лыжи. Причем побегать надо не менее часа до хорошего пота и настоящей усталости, чтобы перевести психическое изнурение, накопившееся в тебе, в утомление мышц.
Потом душ: горячий, блаженный. Чувствуешь, как струи воды смывают не только пот, но и то напряженное, тяжкое, злое, что копилось сначала в душе, потом перешло в утомленные мышцы, — теперь же оно смыто, вместе с мыльною пеной, и исчезло в дыре водостока.