Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир

пока он сидел в темном баре, ковыряя вилкой скрюченные креветки, без малейшей надежды на то, чтобы спутница провела с ним ночь, мир съежился, превратившись в маленький шарик, и уже никогда не будет прежним.

Разумеется, исландское общество всегда открыто для критики. Но только для конструктивной. В наших исключительно трудных условиях, когда солидарность должна ставиться выше всего, критику, которая подрывает и разрушает устои общества, нельзя рассматривать иначе как государственную измену.

Я не собираюсь рожать своего ребенка в ад на земле, если могу его предотвратить. На это у меня есть полгода.

Господи, помоги нам всем, — думает Хьяльти, готовя репортажи об этих оптимистичных и инициативных людях и рассылая их по соцсетям.

Я не расистка, училась за границей, у меня есть друзья разной расы и национальности. Это хорошие люди, но они нам чужие.

Возможно, он и не достиг всего, что задумывал, не создал себе имя в международной политике, никогда не передавал репортажи из Ирака или Афганистана, но сегодня вечером он поразит своих гостей идеальной говяжьей вырезкой су-вид.

Мария еще не вернулась домой. Она не разделяет его восторженного отношения к готовке «в вакууме» и называет ее «физическим опытом». Когда бросаешь кусок сырого мяса на шипящую сковородку и тыкаешь его, определяя готовность, — вот где искусство, азарт, серьезная кулинария. А вакуум, как она говорит, презрительно морща нос, лишь выхолащивает хорошего бычка.

Хьяльти точит нож, чтобы нарезать грибы на мелкие кусочки. Совместное проживание на деле оказалось не таким уж приятным.

Наслаждайтесь свободой от всех этих войн, терактов, пыток и жестокости, от стихийных бедствий, голода, международных регламентов, звездных сплетен и скандалов; какое отношение это имеет к нам с нашей мирной жизнью, светом и стихами в январской темноте посреди океана, на шестьдесят пятом градусе северной широты и восемнадцатом градусе западной долготы?

Она разгневана и неописуемо красива, Мария Ана Пачеко, черные глаза и королевский нос, узкие плечи и сильные руки, мозоли на пальцах от игры на скрипке и на диковинных струнных инструментах, которыми мир пренебрегает; он смотрит на эти руки, когда-то гладившие его по щеке, по волосам, по животу и ниже. Этими маленькими, но сильными руками она обычно открывала для него банки с вареньем; кто же теперь будет открывать банки в его жизни?

Дело не в тебе, а во мне. Я из тех женщин, для которых дети всегда на первом месте. Тебе же они вечно мешали, ты постоянно ревновал меня к ним. Ты обещал стать им отцом — и кем стал? Никем. Если я к тебе вернусь, значит, я плохая мать. Боюсь, ты не добрый человек.

Хьяльти повесил голову. Эти ужасные слова озвучили его собственные страхи. Вдруг сердце у него слишком маленькое и способно вместить только эту маленькую женщину? Она лежит там, свернувшись в тесноте, и не может двинуться, не причинив ему беспокойства, не заставив его рассердиться и потерять терпение. И в этом маленьком сердце, вероятно, нет места для детей, по крайней мере от других мужчин. Для Маргрет и Элиаса. Но они все хорошо помещаются в сердце Марии, там нет тесноты и так много обжитых уголков, что легко можно заработать агорафобию и потерять ориентацию в пространстве. Вот и теперь, когда она вырвала его из своего сердца, он заблудился и не в состоянии найти дорогу домой.

Храфн как бы непроизвольно поднимает руку, и она тотчас замолкает; меня зовут Мара, думает она, мне двенадцать лет, я воровка, я влюблена.