Виктор Давыдов

В ночь после комиссии в голову лезла всякая липкая муть. Проваливаясь в дрему, я снова оказывался в СПБ. В какой‐то момент поймал себя на том, что думаю о чем угодно, только не о свободе. Прошло целых полгода, но я так и остался заключенным психиатрической тюрьмы.

У меня не было ничего. Ни жены, ни любви, ни дома — ибо это не дом, куда в любой момент могут прийти какие‐то грубые мужики и увести тебя оттуда на несколько лет. Не было надежды на лучшее — была только злость.

Уже к вечеру случилось то, чего я боялся больше всего, — поднялась температура. Наверное, она была высокой, если начался делирий. В нем привиделось, будто бы в камере сидит еще кто‐то — почти точно, это был один из оставивших на стене «завещание»: «Статья 102. Расстрел». Смертник нарисовался в виде неприятного кряжистого низколобого мужика. Потом неким угрюмым парафразом балета Чайковского виделось, как будто из толчка вылезает большая мокрая крыса, которая начинает чиститься и постепенно обращается в человека.

Если сжать тюремное бытие в два слова, то это будут «однообразие» и «неопределенность». Монотонность тюремного режима — при полной неизвестности того, что случится завтра. Перевод в другую камеру, в карцер либо какой‐то неожиданный резкий поворот на следствии.

Как бы там ни было, но, чем дальше, тем больше следствие походило на какую‐то комическую мыльную оперу: отец одного следователя шил мне штаны, с родственницей другого я почти имел роман.

Я видел уже достаточно чекистов, чтобы знать, что они не гении сыска и не маньяки-садисты, вылезшие из подвала какого‐нибудь пыточного приказа Ивана Грозного. Все они были, как на подбор, заурядные бюрократы — что, однако, не делало их безопасными. Ибо что может быть опаснее бюрократа, облеченного абсолютной властью?

В то время в Москве было популярным «пособие» «Как вести себя на допросе», написанное диссидентом Владимиром Альбрехтом. Это ценная книга, которая и сегодня должна быть настольной у каждого гражданина Российской Федерации — от министра до сантехника.

Стоило зайти разговору про войну в Афганистане, как Соколов сообщал чуть ли не по секрету, что оккупация была вынужденным шагом — иначе через 48 часов в Афганистане высадились бы морпехи США. Я напомнил, что басню о «48 часах» рассказывали и про оккупацию Чехословакии — Соколов подтвердил, что все именно так и было: да, войска НАТО собирались захватить и Прагу.

Здесь не били, не секли розгами, не растягивали на дыбе — и в то же время постоянно присутствовал дух инквизиции. Наверное, потому, что приговор должны были выносить те же люди, что и допрашивали, ну, и им были нужны не показания, а «чистосердечное раскаяние». Точно так же, как и инквизиторам в свое время.

Деревенские хулиганы и преступники-рецидивисты, насильники и воры, малолетки и старики, несколько человек, оказавшихся за решеткой случайно и уже обобранных до лохмотьев, наконец, я, политический заключенный, — весь этот сухопутный Ноев ковчег медленно двигался сквозь пустынную снежную темень на восток.