Уильям Сароян

Старик взглянул на Улисса так, словно и он, и мальчик уже давно умерли.

И он улыбнулся, как умели улыбаться все Маколеи: нежной, мудрой, затаенной улыбкой, говорившей «да» всему, что дарила им жизнь.

очень бережно его отдал, подразумевая при этом то, о чем ни один взрослый не может догадаться, а ребенок непременно позабудет рассказать.

Гомер поискал на конторке, нет ли там телеграмм для доставки или телефонных вызовов. Мистер Спенглер рассеянно следил за ним, а потом спросил:
– Тебе нравится работать рассыльным?
– Нравится ли мне работать рассыльным? – переспросил Гомер. – Больше всего на свете.

– Четырнадцать, – сказал Гомер.
– Что ж, – сказал Спенглер, – через два года тебе будет шестнадцать.
– Да, сэ

Платная, Вилли, – сказал он. – Я сам за нее заплачу.
Мистер Гроген схватил рукоятку аппарата и стал буква за буквой выстукивать телеграмму:

что ты собираешься делать с твоими пятнадцатью долларами в не-делю?
– Отдам их матери, – сказал Гомер.

Вот и я так думаю. Из хорошей бедной семьи с авеню Санта-Клара. Отца нет. Брат в армии. Мать летом работает упаковщицей на складе. Сестра учится в колледже. Он годика на два моложе, чем надо, только и всего.

минуты опьянения я потребую от тебя глубочайшей чуткости, которой нельзя требовать от мужчин старше двенадцати лет. Сколько тебе лет?

гостиную вошла их соседка Мэри Арена, встала возле Бесс у пианино и запела. Она пела для Маркуса, который был ей дороже жизни. Маленький Улисс смотрел на них. Где-то далеко происходило что-то непонятное, ему хотелось угадать, что именно, хотя веки его и слипались. Наконец он превозмог сон и спросил:
– А где Маркус?