Адам Нэвилл

Ничто здесь не имело значения. Кроме него самого. В нем еще теплилась жизнь. Сердце билось. Воздух поступал в легкие. Ноги шли. Зная, насколько быстро и неожиданно может закончиться жизнь, как ничтожна она перед этой Вселенной пространства и времени, насколько безразлична она для ее настоящих, прошлых и будущих обитателей, Люк чувствовал себя свободным. Он был одинок, но свободен. Свободен от всего и вся. Хотя бы ненадолго. И он знал, что на самом деле ничего больше у человека нет.

Почему то, что убило Хатча, не действует сейчас? Они были слишком уставшими, чтобы обороняться, а наиболее уязвимый член команды отделился от остальных. Разве не так поступают хищники? Ждут, когда самый слабый отстанет, и наносят удар. Потому что оно где-то там, внизу. Следит за ними. Он знал это.

«То существо не пойдет туда за мной. Оно не захочет себя раскрывать, – сказал он себе. – Оно прячется возле руин прошлого».

Не будь он таким измотанным, морально и физически, он давно сошел бы с ума. За три дня нахождения в этом месте его чувства притупились. Личностные качества растворялись, обнажая инстинкты и страх. Наверное, так рассуждают трусы. Здесь тебе не нужны чувства. Просто бойся все время и быстро действуй, если что-то пойдет не так. Расслабишься, и ты труп.

Он должен уходить немедленно. Обязательно один. Он встал и посмотрел на другую сторону холма. Оно забирает их по одному и исчезает. Их разделение может его запутать.

Дом в ужасе смотрел на него. Глаза по краям были ярко-красного цвета. Грязный, в синяках, растрепанный и мокрый. В одних грязных шортах и куртке. Он выглядел жалко. К горлу Люка подкатил комок. Он вздрогнул. Упал на колени и обнял Дома за плечи. Зажмурился. Дома бил озноб, но его руки крепко обхватили Люка за талию. Он вцепился в него, как напуганный ребенок.

Они еще долго стояли, обнявшись, и молчали под моросящим дождем, в меркнущем свете дня.

– Ты не ошибся. – Он уставился вдаль. – Я вконец запутался со своей жизнью. Давно уже. – Он натянуто улыбнулся дрожащими губами. – Разочарование стало для меня естественным состоянием. Но почему только сейчас мне не кажется, что раньше все было плохо?

А он сидит, будто немой, и смотрит, как с меркнущим светом медленно угасает его зрение. Холод увлажнил лицо и сковал суставы.

Какая-то внутренняя сдерживающая функция не давала ему постичь истинное значение утраты. Но мысленно он продолжал возвращаться к не поддающимся описанию чудовищным обстоятельствам гибели друзей. Эта невыразимая тяжесть грозила раздавить его.

Люк не мог успокоиться. Это было похоже на затяжку из огромного кальяна с марихуаной в старые университетские деньки. Никогда в жизни он не испытывал такого страха. Испугался, что навсегда потеряет контроль над собой и не обретет свое прежнее «я». Его память словно стиралась на быстрой перемотке, когда он исторгал рвоту и задыхался, хватая ртом воздух над унитазом. Теперь он снова погрузился в ледяную пучину паники и страха. Был поглощен ужасом, что уже никогда не будет чувствовать себя иначе. Сердце колотилось, словно где-то у самого горла, на голове выступил пот, пропитывая шерстяную шапку.

«Это естественно, – сказал он сам себе. – Нужно смириться. Дать этому выгореть. И все закончится само собой».

– Ты в порядке? – спросил Дом.

Люк сделал три глубоких вдоха и зажмурился, дав панике утихнуть. Когда ритм сердца успокоился, открыл глаза. Потом вытащил табак, бумагу и зажигалку из верхнего кармана реквизированной у Хатча куртки. Кивнул.

– Думаю, да.

– Понимаю, – сказал Дом. – Понимаю.

– Ты уверен? – не думая, спросил Люк.

– При нынешних обстоятельствах есть более серьезный риск, чем курение. Можешь мне свернуть? А то я забыл, как это делается.

– Да. Без проблем.

Он протянул Дому через плечо грязную сигарету с зажигалкой. Последнее слабое утешение из другого мира.

Когда их пальцы ненадолго соприкоснулись, этот маленький контакт заставил Люка содрогнуться от стыда. Он вспомнил, как бил Дома по лицу. Бил это настоящее, живое, полное экспрессии лицо. Вспомнил удивление, шок, страх, боль на его детской физиономии. Когда нам страшно и больно, разве мы бываем другими?

– Мужик, мне очень жаль. – Он с трудом подбирал слова.

– Ммм?

– За то, что я сделал. Не могу поверить, что я это сделал. Просто я… злюсь. Все время. Это неправильно. Я не справляюсь…

– А я, наверное, полный засранец.

Они снова сидели в тишине, пока ее не нарушил Дом.

– Думаешь, кто-нибудь счастлив?

– Откуда мне знать.

– Как ты и сказал, в эти дни главное – пиар. Управление брендом. Социальные сети. Акционирование собственного опыта. Мы все рекламируем себя, как можем. Но какой это оказывается чушью, когда сталкиваешься с чем-то подобным.

– Здесь условия равны для всех.

– На хрен все это дерьмо. Что действительно важно, это способность выживать. Некоторые делают это лучше других.

– Наверное.

– Ты, например. Ты умеешь.

Люк не знал, что ответить.

– Здесь у тебя хорошо получается. Лучше, чем у нас с Филом. Может, еще Хатчу удавалось управляться с печками и палатками. Все-таки у тебя есть инстинкт.

Это был комплимент?

– Когда Хатча не стало, мы с Филом оказались в глубокой жопе. Без тебя мы далеко не ушли бы. Ты нам очень помог. По крайней мере, подвел нас ближе к концу этого гребаного леса.

Люк подавил в себе горький смешок.

– Это другой мир, с которым мне не справиться. Я в нем бессилен.

– Не будь к себе так суров.

Люк со вздохом кивнул. Он не мог принять этот совет.

– Не думаю, что кто-то из нас знает, каково быть счастливым, – задумчиво сказал Дом. Его голос звучал глуше обычного. – Может, у Хатча получалось. Он никогда не усложнял. Реально смотрел на вещи. Не перенапрягался. Подцепил себе неприхотливую бабу. Заботился о себе. У остальных это не так хорошо получалось, если взглянуть поближе. Все, чего мы с Филом достигли, больше нет. Ничего. Мы – парочка толстяков, оказавшихся на грани развода, стоящих перед перспективой ограниченного доступа к своим детям. Парочка жирных кретинов, которые даже не могут справиться с прогулкой по лесу.

Люк рассмеялся. И смеялся до тех пор, пока его лицо не согрелось и не залилось слезами.