Томас Лиготти

Цапффе свел их к четырем основным:

(1) ИЗОЛЯЦИЯ. С тем чтобы жить, не обрушиваясь в нисходящую спираль отчаяния, мы изолируем ужасные факты нашего существования, скрывая их в отдаленный уголок нашего сознания. Подобные мысли превращаются в сумасшедших членов нашего семейства, место для которых отводится в подвале, и чье существование мы отрицаем путем заговора молчания.

(2) АНКЕРОВКА (постановка на якорь).

Чтобы уравновесить наши жизни в бурных водах хаоса, мы тайно договариваемся заякорить их в метафизических и институциональных «истинах» — Боге, Морали, Естественных Законах, Стране, Семье — что наделят нас чувством официальности, авторизованности, подлинности и безопасности пребывания в своих постелях.

(3) ОТВЛЕЧЕНИЕ. Для чтобы наши умы не отражали ужасы бытия, мы отвлекаем их миром пустяков и знаменательного мусора. Это наиболее работоспобный метод заговора, он используется постоянно и требует только, чтобы люди неотрывно следили за мячом — или своими телевизорами, внешней политикой правительства, научными проектами, карьерой, местом в обществе или вселенной, и т. д.

(4) СУБЛИМАЦИЯ. С тем, чтобы нейтрализовать парализующий ужас перед тем, что может случиться с самыми прочными телами и умами, мы сублимируем наши страхи, выставляя их на показ. В понимании Цапффе, сублимация, это наиболее редкий тип заговора против человеческой расы. Используя коварство и мастерство, мыслители и различного сорта художники перерабатывают наиболее деморализующие и нервирующие аспекты нашей повседневности в виде произведений, в которых самые трагические судьбы представлены в стилизованном и отстраненном виде, подходящем для развлечения. В многословных изложениях эти мыслители и различного сорта художники фабрикуют продукты, обеспечивающие нам спасение от страданий с помощью фиктивного имитационного моделирования, например, трагической драмы или философского выбирания вшей.

Цапффе использует «Последнего Мессию» для демонстрации того, как литературно-философская композиция не способна обеспокоить своего создателя или кого-либо серьезностью настоящих кошмаров, и лишь обеспечивает бледное представление об этих кошмарах, как, например, плач короля Лира о своей мертвой дочери Корделии не способен пронзить аудиторию подлинностью страданий.

Тщательно соблюдая вышеупомянутую тактику уклонения, мы можем удержаться от слишком пристального рассмотрения ужасных бедствий, которые могут постигнуть нас. Подобные действия должны выполняться бессознательно, ибо если мы станем задумываться о них, то магия заговора потеряет свою силу. Как правило, теории заговоров редко привлекают любопытство «здравомыслящих» индивидов и воспринимаются таковыми с недоверием и отрицанием, если вдруг такое случается. Таким образом наилучшим решением является иммунизировать свое сознание от любых пугающих и тревожащих мыслей, чтобы, раз установив пелену заговора, мы смогли бы продолжать выживать и размножаться как парадоксальные существа — самодвижущиеся и говорящие сами по себе марионетки. Если вам плохо, то оставьте ваши пугающие и тревожащие мысли при себе. Слушайте внимательно: «Никто из нас не хочет знать о том, какие тревоги мы храним внутри. Подавите свой порыв отправиться разносить слухи о вашей боли и кошмарах по улицам города. Похороните в себе свой страх, так чтобы от него не осталось и следа. И смотрите, исполните все без ошибки, иначе нам придется отправиться дальше без вас.»

Наше сознание, ненадолго вздремнувшее в саду безлюбопытства, может, например, уколоться шипом «СМЕРТЬ, СМЫСЛ», или спонтанно отмодулироваться в минорный тон капризом мозговой химии, погоды, или неизвестной причины. Вслед за чем просыпается голод по «ЖИЗНЬ, СМЫСЛ», ведь пустота должна быть заполнена, и гонка возобновляется.

«Убеждение и риторика» (2004), двадцатиоднолетний Карло Микельштедтер отметил тактики, которые мы используем для фальсификации человеческого существования, меняя то, кто мы есть или кем могли бы быть, на составление благовидного представления о себе. Подобно Пиноккио, Микельштедтер хотел быть «настоящим мальчиком», а не продуктом марионеточного мастера, который, в свою очередь, не сделал себя сам, а был создан мутациями, которые, как выводит на основе эволюционной теории Цапффе, «следует считать слепыми», цепочкой событий, непрерывно структурирующих и реструктурируют все, что существует в мастерской мира. По мнению Микельштедтера, все в этом мире является марионетками и ничем иным. А марионетка есть лишь игрушка, вещь из деталей, собранных для симулирования подлинного существа. Сама по себе марионетка не представляет собой ничего. Марионетка не является ни цельностью, ни индивидуальностью, но существует только в соотношении с другими игрушками, некоторые из которых — человеческие игрушки, поддерживают друг в друге представление о взаимной реальности. Подавляя в себе мысли о страданиях и смерти, они играют живых парадоксов — обманщиков, вынужденных скрывать от самих себя вопиющие безрадостные стороны своей жизни, если они хотят продолжать жить. В «Убеждении и риторике» Микельштедтер отмечается суть парадокса нашего отделения от самих себя: «человек знает» по какой причине всегда состоит из пары: своей жизни и своего знания.

Мы определены нашими ограничениями; без них мы не можем являться полноценными функционалами в большом спектакле сознательного существования. Чем далее мы продвигаемся к видению нашего вида без ограничений сознания, тем дальше мы отходим от того, что делает нас людьми в сообщества людей. По мнению Цапффе, ничем не ограниченное сознание способно предупредить нас о нашей лживости по отношению к самим себе, и погрузить в страдания Пиноккио. Демаркации индивида как существа, без посягательства на граничные линии, формируют его личность и сохраняют иллюзию того, что он является чем-то особенным, а не уродливым продуктом слепых мутаций. Преодоление иллюзий и производящих их действий — абсолютный контроль над тем, что мы есть, а не тем, кем нам нужно являться для того, чтобы мы могли выживать среди ужасающих фактов жизни и смерти — отвяжет нас от причалов самоограничения наших личностей. Урок: «Любите ваши ограничения, потому что без них никто перестанет быть кем-то».

Второе из основных определений Цапффе — о том, что наш вид должен перестать воспроизводить себя — немедленно приводит на ум череду персонажей из истории теологии, зовущихся гностиками. Гностическая секта катаров во Франции XII века была настолько упорна в своей идее о том, что мир есть место зла, порожденного злым божеством, что ее члены видели только два выхода: воздержание или содомия. (Подобная секса в Болгарии, богомилы, стала этимологическим истоком термина «buggery (англ. содомия)», происходящего из их практики эротической разрядки.) Примерно в то же время католическая церковь обязала своих священнослужителей к обету воздержания, что, впрочем, не останавливало тех от нередко оживленных сексуальных отношений. Цель этой доктрины (по легенде обязательной для тех, кто странствовал туда и сюда за Святым Граалем) заключалась в достижении благодати, а вовсе не в просветленном управлении репродуктивными затычками и горлышками. За этим исключением Церковь никогда не советовала своим последователям подражать своему аскетическому основателю, но прозорливо приветствовала размножение настолько обильное, насколько возможно. На иной от гностицизма и католицизма теологической орбите располагался немецкий философ девятнадцатого века Филипп Майнлендер

. Проще говоря, мы не способны жить иначе, кроме как в самообмане, вынужденные лгать себе о себе, а так ж о нашей безвыходной ситуации вечного проигрыша в этом мире.{

так же предлагавший нон-коитальное существование в виде вернейшего пути избавления от греха пребывания прихожанином этого мира. Наше исчезновение, как следовало, не станет результатом неестественного целомудрия, но естественным феноменом, как только мы эволюционируем настолько, что начнем воспринимать свое существование как безнадежно бессмысленное и неудовлетворительное, и далее перестанем подвергаться побуждениям к воспроизводству. Как ни странно, но этой эволюции к отвращению к жизни будет способствовать растущее среди нас счастье. Это счастье может быть ускорено путем следования евангелистским принципам Майнлендера, направленных на достижение таких вещей, как всеобщая справедливость и милосердие. По мнению Майнлендера, только получив и отведав все какие только возможно в жизни блага, мы сможем понять, что ни одно из них не хорошо настолько, как небытие. В то время как средний пессимист удовлетворился бы обычной аннигиляцией человеческой жизни, предельной стадией в рассуждении Майнлендера было вызревание «Воли к смерти», содержащейся, по его логике, во всей вселенской материи.

Майнлендер не отличался скромностью мышлением. «Мы не являемся обычным человеком», — писал он однажды от третьего лица в стиле царственных особ, — «и должны дорого заплатить за право пиршества за одним столом с богами». В довершение всего в его семье царили самоубийственные наклонности. В тот день, когда была опубликована «Философия искупления», Майнлендер убил себя, возможно в приступе мании величия, а может быть поддавшись давней склонности к привлекательности исчезновения, назвав самую эзотерическую причину — «Деицид — Богоубийство».

Майнлендер полагал, что Воля-к-смерти, которая, по его пониманию, руководит человечеством, была духовно привита Богом, который в начале времен спланировал и осуществил Собственное упокоение. Существование, по всей видимости, ужасало Бога. К сожалению, Бог был невосприимчив к эрозии времени. И потому Его единственным способом освободиться от Себя была божественная форма самоубийства.

Покуда Бог существовал как единая сущность вне пространства-времени и материи, Его план самоубийства не мог сработать. Стремясь аннигилировать Свое Единство и получить возможность перехода в небытие, Он расщепил Себя — на манер Большого Взрыва — на сущие во времени фрагменты Вселенной, иначе говоря на те объекты и организмы, которые принялись аккумулироваться тут и там в течении миллиардов лет. По философии Майнлендера: «Бог знал, что сможет перейти от состояния сверхреальности к небытию только через развитие многообразного мира реальности». Используя эту стратегию, Он исключил Себя из бытия. «Бог мертв, — писал Майнлендер, — и Его смерть теперь есть жизнь мира». Как только великая индивидуация мира была начата, импульс самоуничтожения его Создателя будет продолжатся до тех, пока все не станет исчерпанным в своем собственном существовании, что в случае людей означает, что чем быстрее они поймут, что счастье не способно быть настолько хорошо, как они полагают, тем счастливее они должны будут умереть.