Андрей Бабиков

Ежели хватит смелости и таланта[.]
Как? Бросить все: работу, негу,
Искусства милую скудель?
(По розовеющему снегу
Так Пушкин ехал на дуэль.)
И этот дивный мир покинуть?
Нет, череп, ты мне не гадай,
Какую карту надо вынуть,
Чтобы попасть в твой [страшный?] рай

для сравнения первый черновик «Приглашения на казнь» был написан всего за две недели

«Я Алданову сказал: „Без жены я не написал бы ни одного романа“» (письмо Набокова к жене от 24 октября 1932 г.).

До чего же удобно устроен сей мир, все в нем в рифму: играем, умираем; ig-rhyme, umi-rhyme. И звонкие души русских глаголов сообщают новое значенье буйной жестикуляции деревьев или брошенному газетному листу, который скользит, замирает, тщетно пытается вспорхнуть безкрылыми рывками и снова волочится по безконечной,

Я всё ходил туда и сюда, и забрел прямо в нежно умиравшее небо, и наконец череда наблюдаемых и наблюдающих предметов привела меня, в обычный мой обеденный час, на улицу, весь­ма удаленную от той, где я обыкновенно обедаю, так что я решил­ зайти в ресторанчик на окраине города. Когда я вышел оттуда, ночь уже спустилась без дальних слов и церемоний.

Вся прошлая жизнь представилась ему зыбким рядом разноцветных ширм, которыми он ограждался от космических сквозняков.

Лужин жил как на железных качелях: думать и вспоминать успевал только ночью, в узком закуте, где пахло рыбой и нечистыми носками

несмотря на мой поджарый почерк и молодую прыть запятых, я жирный, я пожилой; правда, полнота моя — не вялая, в ней есть изюминка, игра, злость.

Со дня последнего свидания прошло шестнадцать с лишком лет, — возраст невесты, старого пса или советской республики

Как Вы смеете писать, что «красивая елка, переливаясь огнями, казалось, сулила им радость ликующую»? Вы все потушили своим дыханием, — ибо достаточно одного прилагательного, поставленного, ради красоты, позади существительного, чтобы извести лучшее воспоминание.