Александр Мовчан

Кас однажды сказал мне: «Знаешь, встречаются животные, переодетые под человеческие существа, и ты оказываешься недостаточно искушен, чтобы отличить их от людей».

В России даже нет такого слова, как «гармоническое сочетание». В России нет равновесия, пропорциональности, баланса. В России есть только крайности. Вот почему я там так хорошо вписываюсь.

– Что с вами? Вы выглядите уставшим, – поинтересовалась она.

– Они думают, что я сумасшедший, потому что укусил этого ниггера за ухо, но они не знают всей правды. Я укусил его за то, что он бил меня головой, и судья не прекращал боя. Я был в отчаянии, и у меня не было выбора. Это – единственная причина.

Она на минуту задумалась, затем спокойно произнесла:

– Вы дрались. Вы сражались.

Я был под сильным кайфом, но эти слова пронзили меня насквозь, словно древняя мудрость учения дзен.

Черт подери, я ведь, действительно, сражался. Я сразу почувствовал себя исцелившимся. Она сказала это так авторитетно. Я был поражен тем, как она меня глубоко поняла после нескольких секунд общения со мной. «Вот почему психиатрам надо платить большие деньги», – подумал я.

Моя эйфория была прервана появлением медсестры.

– Нэнси, пришло время приема лекарств, – сказала медсестра женщине, с которой я разговаривал.

– Засунь их себе в жопу! – обозлилась та и выбила лекарства у медсестры из руки. Тогда медсестра подала знак, появились два крепких санитара и надели на даму смирительную рубашку. Она яростно сопротивлялась, пока они, наконец, не одолели ее.

Я осмотрел зал. В углу сидел парень, который пускал слюни и разговаривал сам с собой. И я осознал, что я не в зале ожидания высшего класса, а в психиатрическом отделении, и все находящиеся здесь, включая двойника Велми из «Скуби-Ду», – это сумасшедшие и придурки.

Если бы я мог так и прожить оставшуюся жизнь, оплачивая свои счета, я был бы рад своей судьбе. Платить по счетам, не иметь арестов, не сидеть в тюрьме, не попадать ни в какие нервотрепки. Меня даже не беспокоит то, что я ничего не оставлю своим детям. Просто жить, когда никто не причиняет тебе боли, – одного этого уже вполне достаточно.

Я не верю в загробную жизнь. Существует только этот мир. И поэтому для твоего же собственного нравственного облика имеет смысл делать добро в этом мире. Поверьте мне, уж я-то знаю: когда ты делаешь добро, ты чувствуешь себя лучше, чем когда делаешь зло. На моей совести много нехороших дел. Удовлетворение испытываешь только тогда, когда делаешь добро.

Я знаю, что во мне есть некая пустота, и я много лет пытался заполнить ее наркотиками, выпивкой и сексом. Я думаю, что всему причиной то, что мы смертны. Мы знаем, что все это временно. Мне предстоит состариться и умереть завтра, или через десять лет, или, если мне повезет, через сорок лет. Но когда ты со своей семьей, у тебя появляется чувство, что ты будешь вечно.

Когда я не тренировался, я большую часть времени смотрел мультфильмы. Иногда ко мне в комнату вламывался Дон.

– Черт побери, Майк, ты собираешься смотреть еще что-нибудь, кроме этих, б… дь, мультиков! – говорил он и включал мне очередной документальный фильм о нацистской Германии.

У нас в камере на стене было радио, можно было подключить наушники и слушать музыку, не мешая сокамернику. Я вставал в два часа ночи, надевал шорты и наушники и бегал по камере несколько часов. Когда Уайно просыпался, все стены были запотевшими и взмокшими от моих упражнений.

Все вокруг меня говорили: «Майк – мужчина. Он – мужик». Но теперь у меня было уже другое расположение духа. Я всех боялся. Тюрьма никого не перевоспитывает, она тебя только придавливает, разрушает, девоспитывает, если можно так выразиться. Совершенно неважно, сколько ты будешь получать, выйдя из тюрьмы, поскольку твоя личность станет мельче, чем была тогда, когда ты входил в тюремные ворота.

Мне так нравилось слушать аудио, что порой я оборудовал свои автомобили аудиосистемами, которые стоили дороже, чем сам автомобиль.