Анна Бабяшкина

Постепенно ожидание перестало походить на ожидание — стало казаться, что это и есть жизнь: заниматься какими-то делами, чтобы отвлечься, пока ждешь того, что так и не происходит.

В трудные времена все мы должны снова и снова решать, кого мы любим.

Она рассмеялась. Нет, Фрэнсис, боюсь, мне до тебя далеко. Тебе придется во всем разбираться самой.

Вот так и работают привилегии, однажды сказал мне Филип. Богатые придурки типа нас устраиваются на неоплачиваемые стажировки, а потом получают за это работу.

За себя говори, ответила я. Я вообще не собираюсь работать.

Как мило. Люблю, когда меня хвалят и при этом не нужно смотреть человеку в глаза.

Я самосовершенствуюсь, думала я. Я стану такой умной, что никто меня не поймет.

Бобби везде была своей. Хоть она и говорила, что ненавидит богатых, все-таки сама она была из состоятельной семьи, и другие люди с деньгами признавали ее равной. Ее радикальные политические взгляды они принимали за буржуазное самоуничижение — ничего серьезного, и болтали с ней о ресторанах и о том, где остановиться в Риме. Я при этих сценах чувствовала себя лишней, этакой озлобленной невеждой, боялась, что во мне разглядят человека бедного, к тому же коммунистку. Но и с людьми, похожими на моих родителей, я избегала общения: опасалась, что мой выговор претенциозен, а большая куртка с блошиного рынка выглядит дорого.

Воздух казался беспомощным, запертым в ловушку улиц.

Доктор больше ничего не сказал? — сказала она.
Нет, это все.
Я рассматривала вокзал через окно. В моей жизни как будто что-то закончилось — может, представление о себе как о нормальном человеке без изъянов. Я поняла, что моя жизнь будет полна боли и в этом нет ничего уникального. Страдание не сделает меня особенной, и притворство, будто никаких страданий нет, тоже не сделает. Разговоры или даже тексты о страдании не придадут ему смысла. Ничто не придаст. Я поблагодарила маму, что она подвезла меня до станции, и вышла из машины.

Сквозь стекло я наблюдала, как Бобби поправляет потекший макияж под глазом. У нее были узкие запястья и длинные изящные кисти. Порой, когда я занималась чем-то нудным — шла с работы или развешивала постиранное белье, — я представляла, что выгляжу как Бобби. Ее осанка была лучше моей, а лицо — красивым и запоминающимся. Иллюзия перевоплощения была настолько реальна, что, случайно заметив свое отражение и увидев настоящую себя, я переживала странный шок обезличенности. Сейчас, когда Бобби сидела прямо перед глазами, проделать этот трюк было гораздо сложнее, но я все равно попыталась. Захотелось сказать что-нибудь глупое и провокационное