Клаудио Ингерфлом

Связь с самозванчеством вполне вписывалась в традиционную политическую культуру, включавшую три компонента: традицию сакрализации абстрактного царя, которая, впрочем, не могла помешать вечному стремлению народа придать человеческие черты каждому конкретному государю; официальное отрицание современной политики; самозванчество, которое со временем все больше и больше проникало во все слои общества.

о время апрельских выборов 1906 года в Думу крестьянство в массовом порядке примкнуло к тем, кто выдвигал политические альтернативы самодержавной власти, и не занималось больше вопросом о физической подлинности тела царя.

Как и прежде, черта, отделявшая настоящих от ложных, стиралась, а переход из одной категории в другую становился общим правилом, в том числе из‐за того, что привилегированное положение никого не могло застраховать от неожиданной смены политического курса и, соответственно, от молниеносного зачисления во враждебный класс.

Читатель уже знает, что в основе этой книги — убежденность в адекватности коллективных действующих лиц русской истории.

Целый сонм людей из народа были готовы примерить на себя ту же роль, потому что, с одной стороны, всеми разделяется вера в возможность прямой, не опосредованной связи человека с Богом, а с другой — со времен Ивана Грозного никто не может на основании объективных критериев судить о том, действительно ли монарх находится в состоянии прямого диалога с Богом или он только утверждает это, а сам, будучи узурпатором и Антихристом, подменил собой настоящего царя.

Легитимность монарха, как и самозванца, зависела от воли Бога. Но легитимность требовала подлинности, а та заключалась в физическом теле, в конкретной личности Избранного. Общественное недовольство систематически возбуждало сомнение в его подлинности, ибо Избранник должен был быть существом совершенным. А если он таковым не был, ему отказывали в легитимности.

По завершении Смутного времени, весь XVII век, самозванство выражало разрыв в народном представлении о власти: рассматриваемая как собственность Бога, вложенная в символическую фигуру царя, она отделялась от личности конкретного монарха, призванного сделать невозможное: доказать своими поступками, которые отвечали бы интересам и чаяньям народа, что он подлинный Избранник Божий.

, кто являлся, своими обещаниями давал крестьянству возможность бороться с произволом, оставаясь в рамках их представлений о власти как о ниспосланном свыше,

Бога, который — в его глазах — может делегировать только справедливую власть.

Само общество, таким образом, перестает быть источником легитимности политической власти и предложенного ею проекта общества будущего.