Дэвид Эберсхофф

— Постарайтесь уснуть, господин Вегенер, — сказал Хекслер.

Установка загудела еще громче, на живот Эйнара как будто бы легла горячая ладонь. И тогда он понял: что-то не так. Открыв глаза, он успел заметить чей-то лоб, прижатый к темному окошку. Следом там же появился второй расплющенный лоб. Если бы Грета была рядом, сонно подумал Эйнар, она бы отвязала его и увезла домой. Она бы пинала этот зеленый агрегат, пока он бы не заглох. Помещение сотряс оглушительный грохот вибрирующего металла, но Эйнар не мог открыть глаза и посмотреть, что случилось. Будь Грета здесь, она бы велела Хекслеру отключить его адскую машину. Будь Грета здесь… Эйнар не додумал эту мысль до конца, потому что уже погрузился в сон — нет, глубже: в бездну.

Знаю, что Эйнар. Но на самом деле это были мы с тобой.

Дело не в том, что они мне не нужны, — услышала Лили собственный голос. Этот день, один из последних, проведенных ею во Вдовьем доме, уже погружался в омут памяти. Только вот чьей памяти? — Я просто не могу взять их с собой, — добавила она и поежилась, внезапно охваченная чувством, что все вокруг принадлежит кому-то другому.

На глазах Греты и Ханса толстуха на велосипеде, одетая в клеенчатый плащ, врезалась в задний бампер грузовика. Грета прижала ладони ко рту, глядя как женщина зажмурилась от страха.

У каждого произведения есть своя внутренняя память. Она возникает естественным образом и представляет собой нечто, к чему и читатель, и автор прямо или косвенно обращаются по ходу событий.

Роман создается для того, чтобы ничто не пропало.

с вытянутой, как яйцо, головой, вечно осыпал бранью жену. Выписывая серый завиток каждой волны, Эйнар представлял, как моряк тонет: рука обреченно вскинута над водой, голос, пропитанный картофельной водкой, продолжает обзывать благоверную портовой шлюхой. Это помогало Эйнару правильно смешивать краски: серый должен быть достаточно густым, чтобы поглотить такого человека, чтобы волна мощным, хлестким ударом оборвала хриплый рев утопающего.

— Ты шлюха, — с нежностью проревел моряк этажом ниже. — Самая красивая шлюха на свете, черт тебя дери!

Грета, чьи пальцы закручивали кончики волос в узел, который потом не распутать, сказала:

Сорок — ноль в пользу Ханса… Эйс и очко Хансу»,