Кэрил Эмерсон

Не будь этой постоянной деятельности всех отраслей искусства на поддержание церковного и патриотического одурения и озлобления народа, народные массы уже давно достигли бы истинного просвещения.

надо быть сопричастным болезни, чтобы не быть ею уничтоженным.

По Найту (Knight, «Philosophy of the Beautiful», [103] II, 1893), красота есть, как у Шеллинга, соединение объекта с субъектом, есть извлечение из природы того, что свойственно человеку, и сознание в себе того, что обще всей природе.

Приемы эти следующие: ➀ заимствование, ➁ подражатель­ность, ➂ поразительность и ➃ занимательность.

без понятия о собственности), где господствует экономика бедности (всеобщая справедливость, не требующая для себя закона). Нищета же — порождение мира современного, где экономика жизни превращена в политэкономию, цель которой — оправдание социальной несправедливости и насилия.

Изобилие природы отсылает нас не к земной социальной жизни, а к логике райского существования, заместить которую и должна экономика накопления, богатства и роскоши. Идея изобилия (синоним бесконечного богатства природы) отсылает нас к архаическому миру (либо раю, либо обществу

По Спенсеру (1820), происхождение искусства есть игра — мысль, высказанная еще Шиллером. В низших животных вся энергия жизни растрачивается на поддержание и продолжение жизни; в человеке же остается, после удовлетворения этих потребностей, еще излишек силы. Этот-то излишек и употребляется на игру, переходящую в искусство. Игра есть подобие настоящего действия; то же есть искусство.

же и с искусством. Люди поймут смысл искусства только то­гда, когда перестанут считать целью этой деятельности красоту, т. е. наслаждение. Признание целью искусства красоты или из­вестного рода наслаждения, получаемого от искусства, не только не содействует определению того, что есть искусство, но, напротив, переводя вопрос в область совершенно чуждую искусству — в метафизические, психологические, физиологические и даже исторические рассуждения о том, почему такое-то произведение нравится одним, а такое не нравится или нравится другим, делает это определение невозможным. И как рассужде­ния о том, почему один любит грушу, а другой мясо, никак не содействует определению того, в чем состоит сущность питания, так и решение вопросов о вкусе в искусстве (к которому неволь­но сводятся рассуждения об искусстве) не только не содействует уяснению того, в чем состоит та особенная человеческая деятельность, которую мы называем искусством, но делает это уяснение совершенно невозможным.
На вопрос о том, что такое то искусство, в жертву которому приносятся труды миллионов людей, самые жизни людские и даже нравственность, мы получили из существую

Красота же, по Канту, в субъективном смысле, есть то, что, без понятия и без практической выгоды, вообще необходимо нравится, в объективном же смысле это есть форма целесообразного предмета в той мере, в которой он воспринимается без всякого представления о цели. [48]

много писавше­му об эстетике, цель искусства есть, так же как и по Канту, красо­та, источник которой есть наслаждение без практической пользы.