Клиффорд Гирц

Не только отправление естественных потребностей, но даже еда считается отвратительным, почти непристойным занятием, которым следует заниматься наспех, вдали от чужих глаз, поскольку оно вызывает ассоциации с животностью.

Петушиные бои — это то, что в поисках названия для мероприятия, недостаточно организованного, чтобы назвать его группой, и недостаточно бесструктурного, чтобы назвать его толпой, Эрвинг Гоффман обозначил как «сфокусированное собрание», то есть группу людей, поглощенных общим потоком деятельности, относящихся друг к другу в рамках этой деятельности (11). Такие собрания сходятся и расходятся, их участники меняются, деятельность, которая их объединяет, дискретна; это процесс, который возобновляется от случая к случаю, а не постоянный процесс, длящийся во времени.

Петушиные бои «действительно реальны» только для петухов — во время них никого не убивают, не кастрируют, ничей статус не понижается до статуса животного, иерархические отношения людей не меняются, иерархия не нарушается. Происходит лишь то, что с другими людьми и в других условиях делают «Король Лир» и «Преступление и наказание»: поднимают темы смерти, мужественности, ярости, гордости, утраты, милосердия, удачи и организуют их в некую завершенную структуру таким образом, чтобы выпукло представить их внутреннюю сущность.

про петушиные бои можно сказать, что они ничего не меняют. Люди аллегорически унижают друг друга. И в процессе этого, день за днем, тихо славят себя, если побеждают, сокрушаются чуть-чуть громче — если нет. Но в действительности ничей статус не меняется. Побеждая в петушиных боях, нельзя продвинуться по иерархической лестнице статусов; впрочем, индивид и так не имеет реальной возможности продвинуться по ней. Да и опуститься таким образом тоже нельзя (29). Вы можете лишь смаковать игру и наслаждаться ею или страдать и стойко переносить неудачу, что порождает иллюзию неожиданного и быстрого продвижения по лестнице, но это лишь эстетическая иллюзия, прыжок в Зазеркалье, видимость движения, притом что в действительности вы остаетесь на месте.

Конечно, пережитый опыт каким-то образом откладывается у основных участников, может быть, даже у некоторых свидетелей глубоких боев, подобно тому как он откладывается у нас после посещения театра, если это была хорошо поставленная значительная пьеса; но вскоре впечатления утрачивают яркость и превращаются в довольно схематичное воспоминание — рассеянное сияние или абстрактную дрожь, а чаще и этого не остается.

И именно таким образом, окрашивая действительность в краски, в которых оно ее представляет, а не посредством материального эффекта, который оно может произвести, искусство играет свою роль в жизни общества

Посещение петушиных боев и участие в них — это для балийцев своего рода образование чувства. Там балиец узнает, каков этос его культуры и какова его индивидуальная чувст­венность (по крайней мере некоторые их аспекты) в случае говорения их в коллективном тексте; насколько и то и другое похоже, если выражено в символике одного такого текста; и — что уже вызывает беспокойство — что текст, в котором собственно все и объединяется, состоит из петухов, которые рвут друг друга на части.

Каждый народ, гласит пословица, любит свои собственные формы насилия.

история из «Шакунталы» Калидасы, «самой известной драмы в санскритской литературе», на которую внимание Брунера обратил (с другой целью) один израильский ученый. Мудрец сидит перед реальным слоном, который стоит прямо перед ним. Мудрец говорит: «Это не слон». Когда слон разворачивается и начинает, топоча, уходить, у мудреца зарождается сомнение в том, действительно ли здесь не было слона. Наконец, когда слон полностью исчезает из поля зрения мудреца, тот смотрит на следы, оставленные животным, и с уверенностью заявляет: «Здесь был слон»