Павел Пепперштейн

Лампочка нагая, как Даная, сама себя оплодотворившая светоносным дождем.

Если обратиться к конкретике того, что называют «текстурой», «тканью» литературного текста, то можно, пожалуй, сказать, что мои рассказы преисполнены отвращения к языку современной русской интеллигенции, к языку, чрезмерно культивирующему свою собственную адекватность, ясность своих пониманий. Этот язык отвратителен прежде всего тем, что он слишком многое полагает очевидным — или же прилежно инсценирует эту понятность и очевидность на всех этапах своего регулярного практического существования, равно как он желает лицезреть эту же очевидность во всех зеркалах своих повседневных самосозерцаний. Я льщу себя надеждой (скорее всего, иллюзорной), что мне удалось незримо обосрать все то, что язык современной российской интеллигенции считает своими сокровищами: апологию гражданской ответственности, зависимость от помощи психологов и рекомендательной литературы, пафос политической праведности, соединенной с дискурсом политических оппозиций, рукопожатность, намерение уметь делать то, что делаешь (как правило, фальсифицированное), культ правильного, понятного и «чистого» языка, свободного от мата, мистики, словоблудия, лингвистической коррупции, свободного от уголовного и наркоманского жаргона, от девиаций и языкового безумия. Ну и, конечно, не следует игнорировать наличие во всем этом букете весьма скудных сентиментальных остатков, репрезентирующих в данном случае «прошлое» (в основном отвергаемое, за исключением этих жалких дозволенных остатков). Короче, много есть еще в этом дискурсе нынешней интеллигенции тошнотворных и великолепных сокровищ. Что еще? Технофетишизм, конечно. Грандиозный, всепроникающий, пропитанный хроношовинистическим удовлетворением. Термин «хроношовинизм» — моего собственного изобретения, я ввел его в обращение еще в девяностые годы (впервые, если не ошибаюсь, этот термин прозвучал в моей статье о Ельцине в 1994 году), и этот термин призван обозначить пренебрежение прошлым и будущим в пользу убеждения в прогрессивной ценности настоящего момента. Хроношовинизм тесно связан с технофетишизмом (настолько, насколько это вообще возможно), что же касается последнего, то ему удалось во многих отношениях превзойти даже товарный фетишизм, описанный Марксом. Отношения современного пользователя с «умными машинами» напоминают урегулированную истерику или же психотический штопор, сделавшийся рутинной апокалиптической обыденностью.

Должно быть, не ошибались те, кто предпочитал постоянно ощущать вкус горечи существования. Плакать и закусывать губы – в общем, это всегда уместно, ведь жизнь всегда безнадежна, и только сострадание и безутешность – те немногочисленные чувства, которых ожидает от нас наш зыбкий и случайный кусочек космоса.