Максим Кантор

С большой долей вероятности можно предполагать, что путь к диктатуре - естественное развитие народовластия: от прямой демократии - к демократии представительской, от представителей - к лидерам, соединяющим в себе черты республиканца и монарха, от таковых - прямо к тиранам. Так уже было, и, единожды обжегшись кипятком, можно в кипяток руку не совать - впрочем, возможно и то, что с тех пор законы физики поменялись

С деньгами всегда проблема: нет их плохо, а есть — еще тяжелей. С деньгами, как с детьми: пристроить надо.

Я утверждаю, что если занятие, которое выдают за искусство, окажется не таковым — тогда будут обесценены все прочие занятия. Тогда и колбаса — не колбаса, и деньги — не деньги.

Мне кажется, что в основе договоренностей современного мира лежит чья-то недееспособность, чье-то неумение. Художник не умеет рисовать, и это неумение — выгодно критику, который не умеет писать. Неумная журналистика выгодна политику, который не имеет идей, слабая политика выгодна генералу, который не умеет воевать, и так далее. Или все дело в том, что меж неполноценных людей легче добиться социальной гармонии?

Роль художественного объекта сегодня — представлять культуру, но ни в коем случае культуру не воплощать. Никто не просит от культурного проекта явиться художественным образом.

Роль акции — представлять рудник, но никто не просит бумажку быть одновременно и килограммом алюминия. Задачи воплощения в современном искусстве и в современной экономике — нет. Бумажка — акция, вексель, ваучер — лишь удостоверяет, что вы купили кусочек будущего, частичку прогресса. А уж обманет или нет вас этот прогресс — дело другое. Затем в сегодняшней экономике и существуют брокер и галерист, чтобы втюхивать непонятливым обывателям нарезанную бумагу.

Экономическая и культурная политика проделывает один и тот же, необходимый в теперешнем мире, трюк: только продав много акций несуществующего предприятия, есть некий шанс означенное предприятие построить. Мало того, после продажи акций его уже необязательно и строить — эти акции непостроенного предприятия можно вложить в акции другого, тоже непостроенного предприятия — так еще надежнее и перспективнее. Когда-нибудь строить, конечно, придется — так уж лучше подождать и построить в будущем что-нибудь чрезвычайно большое, непомерно значительное. Вот накопим акций, проведем ряд эмиссий и слияний — и такое отгрохаем, что чертям тошно станет. И в точности таким же образом формируется современное искусство. Только продав много произведений в качестве акций будущего великого художника, можно этого будущего художника создать — он возникнет сам собой из количества проданных акций. Теперь нет необходимости в обратном процессе (привычном для минувших эпох), когда художник, состоявшись, продавал картины, или когда завод будучи построен, издавал свои акции.

Могло показаться странным, что общество нарочно инициирует своих граждан принять участие в создании шума и трескотни — вместо того чтобы посоветовать им писать романы и сидеть в тихих библиотеках; могло показаться странным, что нынче от интеллигента требовалось скорее шутить и плясать, чем думать и читать, — но что с того?

У всякого строя, у всякой эпохи есть излюбленный жанр: диктатуры предпочитают монументальное искусство, монархии любят станковую картину, просвещенная демократия выбрала дизайн.

Беда, коли художник принимается строить, он того и гляди построит что-нибудь страшное; так уж задумано искусство, что оно связано с утверждением — а из утверждения сами знаете, что выходит. Скажет этакий художник нечто директивное, а потом, глядь, и права у среднего класса ущемят. Бывает такое? Еще как бывает, даром, что ли, Гитлер с Черчиллем были художниками, а Сталин с Мао Цзэдуном поэтами?