Ольга Ткаченко

Было что-то невыносимое в вещах, людях, домах, улицах, и это что-то нужно было выдумать заново, как в игре, чтобы продолжать с ним жить. Главное — знать в этой игре правила, а мы с ней — но только мы — их знали.

от гибкого тела Лилы исходило нечто почти неосязаемое, что мужчины чувствовали кожей, некая неведомая сила, похожая на гул приближающейся бури. Это была зарождающаяся красота.

складывалось впечатление, что в поисках непротиворечивой версии картины мира она уже не владела собой;

В холодной ночной темноте, под непрекращающийся грохот взрывов, в облаках обжигавшего ноздри дыма, ядовито вонявшего серой, что-то разрушало его органическую структуру, давило на него с такой силой, что ломались контуры и наружу вырывалась магма, обнажая его сердцевину, то, из чего он состоял на самом деле.

Еще она писала, что зло и добро, перемешиваясь, взаимно усиливаются, но я не очень поняла, что она имеет в виду. Марчелло, добавляла она, сам по себе не так уж плох, только он добро принимает за зло, а зло — за добро, и в этой жуткой мешанине очень трудно разобраться.

Соседи, здания, запруженное транспортом пыльное шоссе напоминали плохо пропечатанную газетную фотографию.

Он тоже выглядел хорошо — такой же загорелый, как и я, — и мне подумалось, что во всем нашем квартале только мы двое не похожи на хронических больных.

С Альфонсо было спокойно, он принадлежал к тому редкому в нашем квартале типу людей, от которых не ждешь ничего плохого.

«Красота, которая с детства была у Черулло в голове, не нашла приложения, Греко, и переместилась в лицо, грудь, бедра и жопу — в такие места, где она быстро проходит. Только что была — и вот ее уже нет».

Рядом лежало свадебное платье, похожее на мертвое женское тело;