Иван Бунин

Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой, вологодский, вятский!

Я мысленно покачал головой, - все причуды, московские причуды! - и бодро отозвался:
- Ол райт!

В трамвае ад, тучи солдат с мешками – бегут из Москвы, боясь, что их пошлют защищать Петербург от немцев.
Все уверены, что занятие России немцами уже началось. Говорит об этом и народ: «Ну вот, немец придет, наведет порядок».

Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так.
А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы – кого не встретишь на улице, просто сияние от лица исходит:
– Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет…

У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло…

Мы ребята-ежики,
В голенищах ножики,
Любим выпить, закусить,
В пьяном виде пофорсить…

А как же и когда оно, по-твоему, кончится?

– Когда! Когда побелеет воронье крыло.

На другой день по приезде в Сочи он купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.

Он был еще полон ею — и пуст.

«Вероятно, только я один так страшно несчастен во всем этом городе»