Альфред де Мюссе

О, зачем эта мысль так часто является мне с некоторых пор? Или я — орудие бога? Нависла ли туча над моей головой? Когда я войду в эту комнату и выну из ножен мой меч, боюсь, как бы я не обнажил сверкающий меч архангела и как бы сам не рассыпался пеплом над своей добычей. (Уходит.)

оготка.
Филиппо. Но у вас ничего не решено? У вас нет плана, вы не приняли мер предосторожности? О дети, дети! Играть жизнью и смертью! Вопросы, которые волновали мир! Мысли, от которых тысячи голов покрывались сединой или скатывались к ногам палача, как песчинки! Замыслы, на которые провидение само смотрит в молчании и с ужасом и которые дает осуществлять человеку, не смея притронуться к ним! Вы говорите обо всем этом и тут же фехтуете, пьете испанское вино, как будто дело идет о лошади или о маскараде! Да знаете ли вы, что такое республика, что такое ремесленник в своей мастерской, земледелец на поле, гражданин на площади, что такое вся жизнь государства? Счастье человека, боже правый! О, дети, дети! Да умеете ли вы считать по пальцам?
Пьетро. Хороший удар ланцетом исцеляет от всех болезней.
Филиппо. Исцеляет, исцеляет! Знаете ли вы, что удар ланцетом, даже самый легкий удар ланцетом, должен наносить врач? Знаете ли вы, что нужен опыт, долгий, как жизнь, и познания, обширные, как мир, чтобы из руки больного выдавить одну каплю крови? Разве я не чувствовал себя оскорбленным, когда прошлой ночью ты ушёл с обнаженной шпагой под плащом? Разве я не отец моей Луизы, как ты — ее брат? Разве это не было справедливым мщением? А знаешь ли ты, чего оно мне стоило? О, это знают отцы, но не дети!
Пьетро. Вы, умеющий любить, вы должны бы уметь ненавидеть.

Пьетро. Итак, лавина срывается порой благодаря камешку не больше ноготка.

Лоренцо. Не все ли равно? Ты мне предан?
Скоронконколо. Для тебя я бы распял Христа.

Лоренцо. Берегись его, этот демон прекраснее архангела Гавриила; свобода, отечество, счастье людей — все эти слова звучат при его приближении, как струны лиры; то плеск серебряных чешуи его блистающих крыл. Слезы его очей оплодотворяют землю, и в руке его — пальмовая ветвь мученичества. Слова его очищают воздух вокруг его уст; полет его так стремителен, что никто не может сказать, куда он летит. Берегись его! Раз в жизни я видел его, несущегося в небесах. Я сидел, склонившись над книгами; от прикосновения его руки волосы мои затрепетали, как легкий пух. Повиновался ли я ему или нет, не будем говорить об этом.

Лоренцо. Какие же перемены должны совершиться в мире и в какие новые одежды облекается природа, если под маской гнева скрылся великолепный, спокойный лик старого Филиппо! О мой отец! На что ты жалуешься, по ком роняешь ты на землю драгоценнейшие жемчужины в мире, эти слезы человека без страха и упрека?

Все изгнанники. Прощай, Флоренция! Да будут прокляты сосцы твоих жен! Да будут прокляты твои слезы! Да будут прокляты молитвы церквей твоих, хлеб полей твоих, воздух твоих улиц! Да падет проклятие на последнюю каплю твоей развращенной крови!

Клянусь кровью христовой, я не слишком-то люблю этого Сальвиати.

Торговец. Из этого следует, что шесть шестерок способствовали смерти Алессандро. Шш! Не говорите, что это я вам сказал. Вы знаете, что я слыву человеком рассудительным и осторожным, — ради всех святых, не причиняйте мне зла! Это дело поважней, чем думают, говорю вам как другу!

Лоренцо появляется в глубине нижней галереи.
Посмотрите-ка на это маленькое тощее тело — на это воплощенное похмелье после оргии. Взгляните-ка на эти круги под глазами, на эти тонкие и болезненные руки, в которых едва хватает силы держать веер, на это хмурое лицо, которое улыбается порой, но не в силах смеяться! И это — опасный человек? Полноте, полноте! Вы шутите над ним. Эй! Ренцо, иди-ка сюда, вот синьор Маурицио напрашивается на ссору с тобой.