Кирилл Кобрин

озднесоветский мир, был в какой-то сте

«Патриархальность» такого общества воплощена не в седых благообразных старейшинах, разбирающих своры родичей, а в полупьяных мужиках-резонерах, лжецах, насильниках и бездельниках, которые привыкли компенсировать свою никчемность, извергая очередную чушь про 27-летних женщин,

Не почтенный старейшина, а расхристанный Афоня — вот столп постсоветского патриархата. Более того, Афоня и есть символ возможного примирения российского общества: ведь под знаменем «телочек» готов встать практически любой «настоящий мужик» — либерал и крымнашист.

«далекое прошлое» берется в образах «недавнего прошлого» и подается зрителю как «вечное прошлое».

Постсоветский человек просто мечтал выпасть из истории, которая так обидела его. Он сознательно сделал это, так и не поняв, что сам является чистейшим результатом травмировавшей его истории.

до октября 1905 года, когда в Российской империи публичной политики не было, кроме той, что осуществляла и репрезентировала власть, людям с незаурядным общественным темпераментом было только два пути — в подпольщики и в литераторы; эти две области также нередко совпадали.

Только появление легальных политических партий, бесцензурной партийной прессы и избираемого парламента вернуло русской словесности возможность думать о себе как о деятельности возвышенной и не зависящей от злобы дня. Без Манифеста 17 октября 1905 года, к примеру, акмеизм как литературное движение был бы невозможен.

«беллетристикой», «изящной словесностью», тем, что может заинтересовать не специального читателя из круга знакомых автора, а человека из определенной социальной группы.

Карамзин заполнял пустоту, зияние на месте его отсутствия.

на том языке, на котором сочинялась русская литература до 1780—1790-х годов, писать прозу было и неинтересно, и бесполезно.