Ефрем Исаакович Лихтенштейн представлял киевскую терапевтическую школу. Был он человеком примечательной внешности – большой лоб под отброшенной назад гривой седеющих волос, внимательные глубокие глаза с темными кругами под ними, красивый изгиб рта, тонкие черты лица. Облик настоящего интеллигента – всегда при галстуке, в белоснежной сорочке и сером отутюженном костюме. Киевский художник М. Туровский изобразил его наиболее точно. На его рисунке профессор Е. Лихтенштейн – мыслитель. Грустный взгляд устремлен вдаль, тонкая кисть с разведенными пальцами на крупном покатом лбе. Задумался Ефрем Исаакович. Таким я его и помню. Человек высокой общей культуры и большого клинического опыта, он был настоящим врачевателем – вдумчивым, тактичным, сопереживающим. Студенты любили его лекции, проникнутые вниманием к больным. Своим негромким голосом он, как бы рассуждая, повествовуя образным литературным языком, обращался к аудитории в целом и в то же время адресовал свои мысли каждому из слушателей о внутренних болезнях и лечении больных. Он любил повторять слова М. Мудрова о том, что лечить следует больного, а не болезнь, и в этом он видел обязательное и традиционное требование медицины. В своих очерках по проблемам медицинской деонтологии Ефрем Исаакович особо подчеркивал, что «нет никаких сомнений в том, что образование врача, занимающегося лечебной практикой, не должно и не может ограничиваться одним только комплексом профессиональных медицинских знаний. Им принадлежит, несомненно, важнейшее и первостепенное, но не единственное место. Врач должен быть гуманным и всесторонне образованным человеком». В своих лекциях и трудах он настойчиво внушал мысль о том, что для раннего и правильного распознавания болезни и, главное, для успешного лечения больного необходим доверительный контакт врача и пациента, проникновение, как он говорил, в сокровенные переживания и чаяния страдающего человека. Учитель Ефрема Исааковича, известный терапевт, академик Василий Харитонович Василенко в предисловии к книге своего ученика «Пособие по медицинской деонтологии» поделился с читателями мыслью о том, что ныне покойный Ефрем Исаакович Лихтенштейн с чистой совестью мог бы повторить и от своего имени слова знаменитого Сиденхема: «Никто не был пользован мною иначе, чем я желал бы, чтобы лечили меня самого...». И далее, повествуя о своем любимом ученике, В. Василенко замечает: «Может быть, в силу этого деонтологические взгляды автора изложены им столь искренне». Действительно – и об этом писал А. Грандо в очерке о Лихтенштейне – мало найдется трудов по деонтологии, которые можно было бы сравнить с книгой Е.И. Лихтенштейна, умело и убедительно использовавшего в деонтологических целях художественную литературу. Сказано справедливо. Ведь Ефрем Исаакович не только в первом издании упомянутого выше «Пособия», но и во втором дополненном издании, вышедшем после его ухода из жизни, под названием «Помнить о больном» широко обращался к творчеству таких выдающихся писателей, как Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, И.С. Тургенев, В.В. Вересаев, Г. Флобер, С. Цвейг, С. Моэм и других. Нельзя не согласиться с А.А. Грандо, как и с Ю.Н. Щербаком, написавшим к последней книге Ефрема Исааковича обстоятельное предисловие, в том, что работы Е.И. Лихтенштейна по деонтологии далеко выходят за ее рамки. В них тесно и органично сплелись медицина и литература. Прекрасный врач, педагог и литератор, Ефрем Исаакович Лихтенштейн рано и трагично ушел из жизни. Сейчас, когда его уже нет среди нас, особенно явственно вспоминаю последние годы нашего частого общения. Так сложилось, что в шестидесятых – начале семидесятых годов он возглавил клинику профессиональных болезней, тесно связанную с кафедрой гигиены труда, где я тогда работал. Но мы не столько встречались по учебным делам, сколько, общаясь вне института, обсуждали проблемы жизни и литературы. Собеседником он был интересным, и общение с ним мне доставляло большую радость. В последние два года он часто бывал замкнут, делился своими личными делами скупо, нередко в разговоре прорывались нотки печали, даже какой-то невысказанной тоски. Помню, за несколько недель до трагической кончины он позвонил мне домой и посетовал, что мы мало встречаемся: «А так хочется поговорить по душам и о том, что наболело, и о том, в какое сложное время выпало нам жить, и о том, что делать дальше. Ведь не так уж много тех, с кем можно всем этим поделиться». Приведенные слова были последними, которые я от него слышал. В том же разговоре он сказал о том, как тоскливо ему сейчас. Эти слова я отчетливо вспомнил, когда мне сообщили невероятную новость: Ефрем Исаакович покончил с собой. Случилось это в 1973 году. Я бережно храню его очерки и подарок, сделанный мне в день защиты докторской диссертации – настольный блокнот с посеребренной крышкой, на которой выгравированы буквы «ИМТ», а на первой странице – трогательная надпись: «Пускай, дорогой Исаак Михайлович, этот день двадцать третьего апреля сохранится не только в памяти Вашего сердца. Е.И. 23.VI.64 г.». Я хотел бы закончить заметки о своем коллеге и друге Ефреме Исааковиче словами из послесловия Ю. Щербака к его посмертно изданной книге, в котором сказано, что большинство из тех многих тысяч врачей, кого он воспитал в родном его сердцу Киевском мединституте, «... покинули стены alma mater нравственно зрелыми людьми, в чем была немалая заслуга профессора Лихтенштейна».
