Александр Ширвиндт

Бунина в повести «Деревня» есть щемящее определение: «это был старозаветный мужик, ошалевший от долголетия».

Русский язык настолько шикарен, что что им ни напиши, тут же возникает двойной смысл и крамольный подтекст.

Тут вспоминается милый анекдот: если российскому политологу отрубить голову, она еще полчаса будет говорить об Украине

Приходится врать самому. Соврал – ощущение, что вспомнил.

У Бунина в повести «Деревня» есть щемящее определение: «это был старозаветный мужик, ошалевший от долголетия».

«Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
“Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?”
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
“Он считает только тех,
Кто его еще глупее, –
“Слишком много” для него…
Ну а мне-то каково?”»

Еще одно страшное «попадание» – Людмила Гурченко.

При всем моем вялом характере и при ее упертости и максимализме мы умудрились с ней за 52 года общения ни разу не поссориться. Хотя ее внимание к коллегам, друзьям, родственникам было обостренно щепетильным.

Но ощущение, что кругом жлобье и сникерсы – неверное. Я впервые это понял, когда хоронили Булата Окуджаву. Он лежал в Вахтанговском театре. Стояла очередь из пришедших попрощаться. Плотная, толстая, до самой Смоленской. И загибалась она где-то на Садовом кольце. Какие замечательные были лица! И я подумал: ведь есть же! Где они прячутся?

Хозяйка наша развешивает подушечьи пододеяльники (забыл, как зовут их).

«Все будет хорошо, все кончится печально».