Екaтеринa Шульмaн

В такой ситуации для городского планировщика встает вопрос о приспособлении городской инфраструктуры к хаотическим потокам горожан как в пространстве, так и во времени. Ответом на эти вызовы служит сама модель управления городом и ее гибкость.

Комбинации могут быть самыми разными. Главное, что согласование интересов в рамках крупных градостроительных проектов — это процесс подладки одного видения к другому, а не вопрос исключительного доминирования одного из них. Наиболее работоспособной моделью представляется профессиональное состязание планировщиков, а не монолог официального городского архитектурно-планировочного ведомства.

Как сказала на одном из недавних обсуждений роли музея в городе архитектор из США Лиз Диллер, лучшее, что можно сделать для музея в городе, — сломать его стены. По аналогии, самое полезное, что можно дать городу, — перестать его строить, а вместо этого начать встраивать его в жизнь свободного общества. Карл Поланьи писал, что главным открытием XIX века стало «общество». Этим открытием удачно воспользовались лишь немногие градостроители, большинство пропустили это событие, оставшись в шорах эстетических и проектных убеждений.

Теперь в градостроительстве пришло время идеологов общественной свободы: лорда Актона, Николая Бердяева, Фридриха фон Хайека. Они не градостроители, а исследователи человеческой свободы. Главное, однако, не превратить их взгляды в доктрины преобразования городского сообщества. Город, спроектированный по лекалам Джейн Джекобс, может оказаться еще более жесткой формой социальной инженерии. Ведь главное в свободе не проект, а возможность выбора. Город — это спор о себе самом, а градостроительство есть свод правил этого спора.

у архитектора есть «волшебная палочка», которая отличает его от других горожан: он создает образ будущего. Этим архитектура занимается исторически. И именно своим образом будущего архитектор может привлечь, «заманить», втянуть в разговор других представителей городской среды — и городские сообщества, и власти, и девелоперов.

При этом лишь 3% зданий в мире возводится с помощью архитекторов и тех, кто выступает в этой роли. Остальные 97% — дело рук исключительно строителей.

Переломными здесь оказались 1960-е годы, когда на переходе от модернизма к постмодернизму произошла, в частности, переоценка демиургической роли архитекторов. Идеалом вдруг стал исчезающий старый город, который модернистами считался непригодным для жизни.

Проблемы часто коренятся в качестве работы экспертов, участвующих в проекте на предварительной стадии, когда еще есть возможность хорошенько подумать — и в каких-то случаях просто отказаться от идеи строительства. Это самое важное архитектурное решение. Правда, оно почти никогда даже не рассматривается.

Но у архитектора есть «волшебная палочка», которая отличает его от других горожан: он создает образ будущего. Этим архитектура занимается исторически. И именно своим образом будущего архитектор может привлечь, «заманить», втянуть в разговор всех других представителей городской среды — и городские сообщества, и власти, и девелоперов.

Стало ли сегодня модно разбираться в архитектуре в связи с популярностью разговоров о городском благоустройстве? Сомневаюсь. Скорее, повышенное внимание к архитектуре связано с тем, что в Москве появились группы граждан, которые стали осознавать роль архитектора и степень его влияния на окружающую среду. Связано это, в первую очередь, со сносом исторических памятников и с потерей облика исторического города. Гражданское общество впервые стало консолидироваться именно вокруг темы защиты наследия. Вторым поводом стала дискуссия об общественном пространстве и о том, кому оно принадлежит. И вот тут архитекторы, возможно впервые, встретились с горожанами.