Расселл Хобан

Ладно, сказал Кляйнцайт, давайте изложу иначе: вы читаете книгу, и в книге этот человек сидит у себя в комнате совсем один. Так?

Публика кивнула.

Так, сказал Кляйнцайт. Но на самом деле он вовсе не одинок, видите ли. Есть писатель, который об этом рассказывает, есть вы, кто это читает. Он одинок не в том смысле, в каком одинок я. Вы не одиноки, если есть тот, кто это видит и расскажет об этом. А вот я – одинок

И ты думаешь, что тебе на все ответят. Сущий младенец. Со своим Ибсеном и своим Чеховым. Может, револьвер в ящике – для другой пьесы, ты когда-нибудь задумывался? Считаешь, твои три акта – единственные три чертова поступка на свете? Может, ты сам – револьвер для чьей-то пьесы, э? Никогда об этом же не задумывался, верно? Все это должно что-то для тебя означать. Прошу ли я тебя мне что-то объяснить? Нет.

Чтоб хоть сколько-нибудь разумно побеседовать, нужно идти к камням или океанам.

Взял Ортегу-и-Гассета, прочел:

Если внимательно рассмотреть наше повседневное понимание реальности, легко убедиться, что реально для нас не то, что происходит на самом деле, а некий привычный нам порядок событий. В этом туманном смысле реально не столько виденное, сколько предвиденное, не столько то, что мы видим, сколько то, что мы знаем. Когда события принимают неожиданный оборот, мы считаем, что это невероятно [

Любопытно, подумал Кляйнцайт. У тех, кто хочет, чтобы им предсказали будущее, будущее кажется предсказуемым

«В конце концов, сколько человек говорят на одном языке, даже когда они говорят на одном языке?» – задается вопросом Хобан

Уже на склоне жизни Расселл Хобан признавался, что любит придумывать слова: «Частенько, когда я остаюсь один, я хожу по дому и произношу разные слова, которые не имеют никакого смысла. Например, “блигфо”!

«В конце концов, сколько человек говорят на одном языке, даже когда они говорят на одном языке?» – задается вопросом Хобан.

Львов больше не осталось. А когда-то львы были

Вот уже несколько лет Яхин-Боаз работал над картой для своего сына. Из множества различных карт, что прошли через его руки, из сообщений тех, кто приносил ему сведения, и землемеров, из книг и дневников, какие он читал, из собственных записей и наблюдений составил он громаду подробного знания, и знание это вправлено было в карту для его сына. Он постоянно что-то прибавлял к ней, усовершенствуя, а необходимое исправляя, чтобы карта никогда не устаревала.

Жене и сыну Яхин-Боаз о своей карте ничего не говорил, но тратил на нее почти все свое свободное время. Он не думал, что сын примет от него лавку, да и не хотел этого. Хотел же он, чтобы сын его отправился в мир, и хотел, чтобы сын для себя отыскал этого мира больше, чем нашел он, Яхин-Боаз