Альфред Дёблин

теперь на нем желтый макинтош; те там по-прежнему роются в земле, а он — на свободе. Он стоял прислонясь спиной к красной стене, пропускал трамвай за трамваем — и не уходил.

Франц закряхтел, и от души отлегло. Первое время в одиночке он всегда так кряхтел и радовался, что слышит свой голос, — значит, жив еще, значит, не все еще кончено. Так кряхтели многие в камерах, кто — в начале заключения, кто — потом, когда тоска одолевала. Кряхтели, и это утешало их, как-никак человеческий голос.

Вот, к примеру, ты лежишь на кушетке, стало быть ты и есть лежалый товар, а я на тебя покупатель.

Одиннадцатая заповедь гласит: не будь дураком.

Но между Сократом и Кьеркегором существует различие: Кьеркегор задает воистину выстраданные вопросы.

него некий особый вид честности, ее нельзя успокоить, смягчить неточным ответом, и в то же время она не останавливается перед невозможностью получить ответ; она устремляется дальше, хотя твердо знает, что ей не дано достигнуть цели. Кьеркегор перепрыгивает с вопроса на вопрос, перескакивает с одного на другое, подвергает сомнению каждый добытый результат, и никогда не удовлетворяется им; скачет дальше, сам не ведая куда, ничего не завершая и ничего не зная наверное; в этом есть что-то от страха, некая оторопь, какую испытывает человек, разгуливая по краю бездны…

Какое еле заметное движение следовало сделать Кьеркегору? Поверить.

Да, я знаю: это встретит одобрение Бога; в мире „христиан“, в нашем мире, хоть один да скажет: я не вправе называть себя христианином… но я хочу честности, и ради ее достижения готов рисковать».

вот я задаю вопрос людям двух категорий — людям фантазии и людям дела: существует ли вообще человек? Или же Кьеркегор стоит, как лев на горе Мондора, и кидается в озеро, и борется с бесплотным призраком, с отражением, издевающимся над ним? Что с нами?

Слушать Эдварда было ужасно. Все остальные вели, в сущности, теоретическую дискуссию. Но здесь голос шел из глубины человеческой души.