Александра Павлицкая

Подлинная драма польской истории периода оккупации состоит не в том, что христианские сосе­ди не помогли евреям так, как могли бы (а именно таким образом воспринимают проблему польско-еврейских отношений во время оккупации Липский или Бартошевский: мол, нельзя от общества требо­вать сплошь героического поведения). Сутью опыта гитлеровской оккупации, о котором мы теперь ожесточенно спорим, является то, что христиан­ское окружение отвернулось от еврейских соотечественников и приняло участие в преследованиях — чаще всего поляки грабили и обирали евреев, но также и выдавали их немецкой полиции или по собственной инициативе убивали. И тут уже нельзя возра­зить, что невозможно требовать от людей, чтобы они вели себя как герои. Потому что, как нам сегодня известно, проблема во время оккупации заключалась в избытке преступлений по отношению к евреям со стороны поляков, а не в недостатке героических поступков.

Отрицать историческую правду во имя национальных мифов — инфантилизм. Особенно если это делают люди, профессионально занимающиеся историей.

Страх, что они вернутся и отберут свое имущест­во, но также и страх, что они придут и расскажут, как все было. В конечном счете это не только страх потерять отобранное у евреев имущество, но и страх узнать правду о самом себе. Присутствие еврея напо­минает нам, на что мы оказались способны. И пока мы не назовем этот грех по имени, не возьмем на себя труд искупить преступление против евреев, мы будем испытывать страх. Потому что даже антисемиты знают, что еврей — человек, и если при ка­ких-то обстоятельствах общество санкционировало убийство евреев, ни один член такого общества уже не может чувствовать себя в безопасности.