Анна Лёвенхаупт Цзин

Истории доктора Огавы меня тронули — они определили ностальгию, однако прояснили и еще одно: мацутакэ растет лишь в лесах с серьезным вмешательством человека. Мацутакэ и красная сосна сотрудничают в центральной Японии — и растут исключительно там, где люди произвели значительную вырубку. Так и есть: по всему миру мацутакэ связаны с самыми неблагополучными лесами — местами, где ледники, вулканы, песчаные дюны или дела человеческие устранили все прочие деревья и даже органическую почву. Равнины, выстланные пемзой, по которым я гуляла в центральном Орегоне, — в некотором смысле типичные земли, которые мацутакэ умеет обживать: земли, на которых большинство растений и других грибов не может зацепиться. Над такими вот обедненными местами нависает неопределенность соприкосновения. Какой первопроходец-росток отыскал сюда путь и как смог выжить? Даже самые живучие побеги не смогли бы уцелеть, если бы не напарник в виде столь же упорного гриба, который способен тянуть из каменистой почвы питательные вещества. (Какой листок? Какой гриб?) Неопределенность грибного роста тоже имеет значение. Натолкнулась ли грибница на корни восприимчивого дерева? Поменялась ли почва или потенциальный состав питания? Благодаря неопределенности своего роста гриб исследует местности.

На заре торговли мацутакэ на Тихоокеанском северо-­западе США полевые агенты, скупщики и грибники были в основном белыми мужчинами, которым нравилось в горах: ветераны Вьетнама, неприкаянные лесорубы и провинциальные «традиционалисты», отвергшие либеральное городское общество. После 1989-го среди сборщиков сильно прибавилось беженцев из Лаоса и Камбоджи, и полевым агентам пришлось напрячься, чтобы работать и с выходцами из Юго-Восточной Азии. Азиаты постепенно становились скупщиками, а некоторые — и полевыми агентами. Работая бок о бок, белые и азиаты обрели общий словарь свободы (freedom), которая могла означать что угодно, близкое сердцам людей в любой из этих групп, пусть у всех и разное. Коренным американцам это тоже понравилось, а вот латиноамериканские сборщики риторику свободы не разделяли. Вопреки этим различиям пересекающиеся интересы и белых в добровольном изгнании, и беженцев-азиатов стали сердечным ритмом торговли; свобода вывела на свет мацутакэ.

В Открытом билете большинство говорит, что их приверженность свободе произрастает из устрашающих и трагических переживаний в американо-индокитайской войне и последовавших далее гражданских. Когда сборщики рассказывают, какой опыт оформил их жизнь, в том числе и привел к сбору грибов, все в основном поминают пережитую войну. Они готовы иметь дело с немалыми опасностями леса мацутакэ, поскольку это продолжает их жизнь-выживание, а ведь это — разновидность одержимой призраками свободы, которая вечно следует за ними.

Белые ветераны отыгрывают свои травмы; кхмеры залечивают военные раны; хмонги вспоминают пейзажи битв; лао тягаются с законом. Каждое из этих исторических течений мобилизует практику сбора грибов как практику свободы. Вот так, без всякого корпоративного найма, обучения или дисциплины, собираются и забрасываются в Японию горы грибов.

Это история соприкосновения между Японией и Соединенными Штатами, оформившего мировую экономику. Смещение отношений между американским и японским капиталами, считаю я, привело к развитию общемировых каналов снабжения — и к концу упований на прогресс, нацеленный на всеобщее движение вперед.

Лес в центральном Юньнане в основном редкий и юный. С виду — возмущенный

Однажды я рассказывала одному экономисту об этой грибной бирже, и он страшно заинтересовался — сказал мне, что это истинная и основная форма капитализма, не загрязненная властными интересами и неравенством. Таков подлинный капитализм, сказал он, где поле для игры — ровное, каким и должно быть. Но капитализм ли — сбор грибов и продажа их в Открытом билете? Загвоздка в том, что здесь нет капитала. Из рук в руки переходит много денег, но все они ускользают, капиталовложений из них никогда не образуется. Накопление происходит только ниже по течению — в Ванкувере, Токио и Кобэ, где экспортеры и импортеры пользуются торговлей мацутакэ для укрепления своих фирм. Грибы из Открытого билета вливаются там в потоки капитала, но сами добываются отнюдь не капиталистической формацией.

Первыми людьми, «чокнутыми на мацутакэ» в Орегоне, были японцы, прибывшие сюда в то узкое окно возможностей между изгнанием китайцев в 1882 году и «Джентльменским соглашением», остановившим японскую иммиграцию в 1907-м [103]. Кто-то из первых японских иммигрантов работал на лесоповале и нашел мацутакэ в лесу. Когда японцы занялись сельским хозяйством, они стали возвращаться в лес ежесезонно: весной — за папоротником вараби, весной — за побегами фуки [104], а осенью — за мацутакэ. К началу ХХ века походы за мацутакэ — пикники, совмещенные со сбором грибов, — стали распространенной формой досуга, воспетого в стихотворении, с которого начинается эта глава.
Стихотворение Уриуды — полезная веха и удовольствия, и дилемм. Охотники на мацутакэ ведут в горы автомобиль, они — воодушевленные американцы, несмотря на японское восприятие. Как и другие, выехавшие из Японии времен Мэйдзи, эти иммигранты были серьезными специалистами перевода, изучающими другие культуры. Вне себя от счастья, они были как дети — и в американском, и в японском смысле. И тут вдруг все изменилось: Вторая мировая война.
Со времени прибытия в Штаты японцы боролись с запретами на присвоение гражданства и землевладение. Вопреки этому они преуспели в земледелии — особенно в выращивании требовательных к уходу фруктов и овощей, например, цветной капусты, которую приходилось защищать от солнца, и ягод, которые нужно собирать вручную. Вторая мировая война прервала эту траекторию, согнав японцев с их ферм. Орегонские японские американцы были интернированы в «Военные лагеря перемещения». Дилеммы их гражданства вывернулись наизнанку.

Стоимость мацутакэ, таким образом, возникает не из одной лишь потребительской цены и коммерческого обмена: она создается актом дарения. И это возможно благодаря тому, что посредники по всей длине цепи подносят своим клиентам это качество мацутакэ как личный подарок. Вероятно, эта персонализация напоминает о других аристократических продуктах, в других землях. Джентльмен желает себе костюм по мерке, а не с вешалки в магазине. Но эта параллель выявляет преобразование из товара в подарок еще ярче. Во многих секторах экономики и во многих культурах посредники нацелены на преобразование капиталистических товаров в другие ценностные формы. Подобные посредники заняты переводом стоимости, посредством которого капитализм уживается с другими способами придания образа людям и вещам.

В конце концов, мировая экономика всегда была центральной частью прогресса, и даже радикальные критики описывали ее движение строго вперед как освоение мира. Подобно исполинскому бульдозеру, капитализм разравнивает землю под свои задачи.