Лидия Чуковская

Недоумение наше вызвано было нашей верой в благодетельные основы послереволюционного строя; мы не были бездушны, но всё, возмущавшее душу, мы считали временным перегибом, недоразумением, чьей-то ошибкой, чьим-то недосмотром; он же утешительным иллюзиям не предавался.

Ахматова говорила: «После отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума».

Когда теперь, чуть ли не через пять десятилетий, я всматриваюсь в предыдущую, в тогдашнюю свою жизнь, я не могу не задаваться вопросом: в какой мере судьба гражданина зависела в периоды массового террора от его индивидуального поведения, от того, горячо ли был он привержен к власти или всего лишь холодно-лоялен? Нарушал он требуемые правила игры или тщательно их соблюдал?

Обнищала трудовыми людьми: людьми труда. В том числе и трудящейся интеллигенцией. Обнищала духом.

Трудно убеждать себя в смерти
дорогих людей. Но они и не умирают,
а продолжают жить в нас и обитают
в нашей душе.
Генрих Гейне. «Мемуары»

Мертвые отличаются от живых тем, что никогда не умирают.

А я… я буду работать! Снова стану вслушиваться в чужое. Писать свое.

«Производилось посредством погружения». Это язык казенного протокола. («Недовложения капусты в суп».)

Воспринимать чужую жизнь — ведь это и значит жить.

О других событиях, о другой стране и по другому поводу Пушкин сказал:
От Рущука до старой Смирны,
От Трапезунда до Тульчи,
Скликая псов на праздник жирный,
Толпой ходили палачи…
Если бы наши палачи тридцать седьмого — следователи, прокуроры, солдаты охраны, солдаты из расстрельных команд, специалисты по обыскам и специалисты по истязаниям на допросах — если бы они открыто, среди бела дня, ходили по улицам — они шли бы не «толпой», а шагали в стройных рядах. Хаос тридцать седьмого был отлично организован. И никаких псов не хватило бы, чтобы полакомиться: пир слишком изобилен. А главное: и палачи — и жертвы были глубоко запрятаны в многоэтажных зданиях, в подвалах, в железнодорожных вагонах, за колючей проволокой.