Сергей Беляков

Если сталинская Москва в сопоставлении с Парижем тридцатых почти не проигрывала (с точки зрения парижанина Мура!), то русская провинция поразила его бедностью, неустроенностью, отсутствием комфорта: “…не стоит заботиться о комфорте – комфорт не русский продукт”1123.

Если сталинская Москва в сопоставлении с Парижем тридцатых почти не проигрывала (с точки зрения парижанина Мура!), то русская провинция поразила его бедностью, неустроенностью, отсутствием комфорта: “…не стоит заботиться о комфорте – комфорт не русский продукт”11

любви к своему приятелю Дмитрию Дьякову Толстой пишет откровенно, стараясь понять самые странные, неожиданные свои желания и если не объяснить их, то хотя бы описать: “…я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали <…> и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. – Было в этом чувстве и сладостр[астие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно…”541
По словам Толстого, он не имел тогда и понятия “о педерастии”, а когда узнал, то у него не возникло желания переспать с кем-то из своих возлюбленных: “…никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову”

На русский язык переводили французов, немцев, англичан, арабов и т. д. И причин тому было две. Первая: советский человек должен познакомиться с культурным наследием человечества. Настоящий строитель коммунизма обязан знать и “Фауста”, и “Гамлета”, и “Дон Кихота”. Вторая причина – подготовка к созданию уже всемирной советской нации. Настанет же время, когда “в мире без Россий, без Латвий” станут “жить единым человечьим общежитьем”. Раскинется советская страна от Японии до Англии. И тогда наступит время русским, японцам, немцам, персам, сикхам и всем-всем-всем народам Земли создавать уже в самом деле единую мировую культуру. Так что советский переводчик служил этой светлой утопии, даже если сам о том не задумывался и не догадывался. Оттого и оплачивался его труд хорошо.

кадемик Емельян Ярославский был постоянным участником этих выставок. Тот самый Ярославский, старый большевик (с 1898 года), обвинитель на судебном процессе барона Унгерна, бессменный председатель Союза воинствующих безбожников, вдохновитель гонений на церковь. Ярославский был замечательным цветоводом – и с 29 августа по 3 сентября 1940 года посетители парка Горького любовались на его “исключительные по красоте флоксы”, напоминавшие сирень.

вот состоявшийся годом раньше (18 июля 1939 года) парад записан на пленку. Зрелище незабываемое. Колонны физкультурников от союзных республик и спортивных обществ – “Динамо”, “Спартак”. Загорелые атлеты в одних спортивных трусах, девушки небывалой красоты – в спортивной форме или в национальных костюмах

“Желание сверлит, как чорт”. Это сказано в довоенной Москве.
“Но как дьявольски хочется макарон!” А это уже Ташкент января 1943-го.

Промышленность Советского Союза не выпускала игрушек для животных. О такой роскоши еще и мечтать не могли. А потому Инна и Вера Александровна варили яйца вкрутую и давали их кошкам поиграть. Обе женщины так увлекались своими животными, что, случалось, забывали приготовить обед для Кочеткова: “Кошки всё съели”. Александр Сергеевич не жаловался. Он собирал яйца-игрушки, мыл их, чистил и ел.

Даже для цепких и хозяйственных жен богатых советских писателей эвакуация была тяжелым испытанием. Теснота, скученность на поездах и пароходах. Высокие цены, по которым приходилось покупать самые простые продукты: крестьяне-колхозники, сообразив, что имеют дело с обеспеченными и наивными людьми, заламывали непомерно много. Со своей стороны, богатые писательские жёны скупали еду в огромных количествах, взвинчивая рыночные цены: “Для некоторых не было предела, не останавливали никакие цены. Бочками скупали мед”978, – пишет Наталья Громова в своей книге, посвященной эвакуации писателей.