Жюли Реше

Суть этого противостояния можно свести к вопросу, однажды сформулированному одним из авторов сборника, журналистом Юрием Сапрыкиным: «„Зачем говорить „нарцисс“, когда можно сказать „мудак“?»

самый важный критерий роста мы заимствовали из физики: разнообразие, помноженное на скорость, плюс коэффициент движения относительно «других». Чем больше всего нового и полезного мы можем уложить в единицу времени, тем быстрее идет наш личностный рост, и особенно здорово, когда мы растем быстрее, чем другие. Ведь сейчас каждый знает, что в будущее попадут не все.

язык поп-психологии проникает в повседневную речь и воспроизводится по любому поводу, заменяя собою фигуру ответственности, поступка, выбора

В противоположность этому человек со здоровым нарциссизмом мог бы характеризовать себя так: «Внутри себя я устойчиво ощущаю, что я хороший. Со мной все нормально, даже если ситуативно я не справляюсь, не достигаю целей или у меня не получается строить отношения. Мне больно, когда интересные люди меня не выбирают, но я уже не разрушаюсь, думая, что это я — ничтожество. Я ощущаю себя способным быть в отношениях на равных, и мне совсем неинтересно заходить в них сверху или снизу. Я согласен на свое собственное место в отношениях с людьми, и для этого мне не надо быть ни грандиозным, ни каким-то особенным. Фантазии об „идеальной версии меня“ уже не подстегивают. Мне все больше интересно узнавать себя настоящего, а не пытаться соответствовать фантому».

В конце концов, расставаться, уходить из/от отношений — не значит уничтожать их ценность в своей жизни. Это значит признавать, что не всякий опыт случается таким, как мы его задумывали. Кажется, честнее принять, что нечто потеряно, чем с легкостью ставить клеймо «бестолково потрачено».

Фуко в своей книге «Рождение клиники» указал, что концепты болезни и терапии — это изменчивые социальные конструкты. Другими словами, то, что мы называем болезнью — это не столько объективный феномен, сколько способ его интерпретации. По этой причине определенное состояние организма человека, которое в рамках некой мировоззренческой парадигмы считается нуждающимся в терапии отклонением, в рамках другой парадигмы может уже не считаться таковым.

В своем эссе «Эмма» Лиотар разрабатывает неординарный философский образ ребенка.
Он интерпретирует детство как изначальную восприимчивость и предрасположенность к претерпеванию и трамированности

Нет, даже не надейтесь, я за равенство, но за равенство людей, понимаемых как месиво отклонений, странностей, травмированности, несамостоятельности и ущербности, а не за равенство самодостаточных нетравмированных друг другом личностей. Просто потому, что последнее — глупый и поэтому опасный миф.

Разум не возник как полярная по отношению к чувствам и инстинктам способность. Инстинкты, всё ещё существующие и без которых мы не смогли бы выжить, стали сложнее за счёт их осознавания. Так появилась способность испытывать чувства, позднее чувства стали более причудливыми и появилось то, что мы называем разумом. Инстинкты, разум и чувства не действуют по отдельности, ведь каждая более причудливая форма чего-то не уничтожает предыдущую, а работает на её основании. Также это значит, что нельзя подавить чувства, оставив только разум — разум это и есть более сложная форма чувств.

Инстинкты и чувства — не противоположность разума, а его эволюционно более ранняя форма — ещё до функционального сдвига. Предшествующий человеку вид обходился исключительно инстинктами и чувствами, этой формы разума ему вполне хватало не только, чтобы выжить, но и впоследствии эволюционировать в человека. Мозг действительно стал более сложно организованным, он не стал лучше (категория «лучше» предполагает цель), он скорее стал более причудливым