Грэм Харви

Обратившись к подсказкам и намекам, разбросанным по трудам коллег, я надеюсь показать, что язычество заслуживает ярлыка «религия» в большей степени, чем его заслуживает христианство-как-вероучение.

Например, сейчас значительно реже встретишь подход к религиям как обособленным, ограниченным и изолированным объектам, отделенным от других религий и других областей жизни (например, экономики, приготовления пищи, политики, этничности, гендера и сексуальности).

Понятие, которое было (со времен поздней Античности до раннего модерна, а зачастую и позже) в значительной степени уничижительным обличением тех, кто не является христианином или является христианином в недостаточной степени, постепенно стало употребляться по отношению к благородным и цивилизованным грекам и римлянам эпохи (дохристианской) классики. В XIX веке слово «язычник» стало обозначать человека, «славящего природу». В XIX веке в ответ на индустриализацию и урбанизацию, в союзе с романтизмом и трансцендентализмом, природа и глушь (wilderness) начинают приобретать особую ценность. То, что Кэтрин Олбаниз (Albanese 2002) называет «естественной религией», становится все более отчетливой, пусть не организованной и не систематизированной традицией, но тем не менее необходимой и в значительной мере имплицитной составляющей гражданской и народной (popular) религии Америки (Taylor B. 2010). В то же время получает развитие и распространение эзотерический ритуализм (или «высокая магия»), который становится все заметнее для широких кругов, иногда в «секуляризованных» и «наукообразных» формах (Hanegraaf 1996). Эзотеризм снабдил структурой и поведенческими сценариями многие экзотерические религиозные группы, в том числе языческие. Новое самоопределившееся язычество выросло на этой плодородной почве.

В зависимости от того, что понимается под «природой», группы объединяются вокруг конкретных форм поклонения, конкретных мест или наследия (например, кельтского, саксонского, эллинистического и т. п.). Обычно языческие группы весьма демократичны и часто эгалитарны. Если оформляется система доминирования лидера, язычники часто переходят к поиску более близкого взаимодействия. Они хорошо образованы и прибегают к эклектичному кругу текстов в качестве источников вдохновения и формы для своих практик и амбиций. Справочники по ботанике стоят на одной полке с романами в жанре фэнтези, антропологическими исследованиями и эзотерическими трактатами; воедино сплетаются академическая история и вдохновенная поэзия. Они смешивают со множеством источников индивидуальный и коллективный опыт, формируя традиции и сообщества, которые другие могут заимствовать и адаптировать под свои нужды или, напротив, отринуть в пользу других альтернатив. Будучи новой религией, вдохновленной древними источниками, язычество демонстрирует немало сходств с другими религиями в их возникновении и развитии. Это делает его замечательным объективом, с помощью которого можно рассмотреть, что же делает религию религией.

Тем не менее один очевидный признак противостояния модернизму явственно намекает на существование других: язычество — это религия, сконцентрированная на ритуале.

Обесценивание обучения, заимствования или смешения — еще один пример наследия элитарных теологий и вероучительной ортодоксии. В любой живой религии каждый день протекают процессы изменения и обмена, вследствие встреч с другими религиями и с новыми возможностями.

Макс Вебер утверждал, что определяющие для нашего времени
возрастающая интеллектуализация и рационализация не означают роста знаний о жизненных условиях, в каких приходится существовать. Она означает нечто иное: люди знают или верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время все это можно узнать; что, следовательно, принципиально нет никаких таинственных, не поддающихся учету сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета. Последнее в свою очередь означает, что мир расколдован. Больше не нужно прибегать к магическим средствам, чтобы склонить на свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, для которого существовали подобные таинственные силы. Теперь все делается с помощью технических средств и расчета. Вот это и есть интеллектуализация (Вебер 1990:713–714).

Однако, несмотря на успехи проекта модерна, ритуалы не исчезли. Люди продолжали находить смысл в действах (performance) и этим противостояли несбыточной фантазии о бестелесном разуме. Скептическое вопрошание и бюрократия редко служат источниками полноты жизни. Я не утверждаю, что религия по определению иррациональна или что ее целью обязательно является придание жизни полноты. Скорее, я указываю на неудовлетворенность риторикой, преуменьшающей значение телесности, пространственности и практик (performance). С помощью ритуализации люди как будто обретают способы противостоять модерновому отчуждению и сохранять околдованность взаимоотношений и соучастия.

Язычники могли бы выбрать распространение своей новой развивающейся религии в интеллектуальных кругах и медиа. Они могли бы публиковать манифесты или оглашать проповеди. Они, конечно, писали книги и не только. Часто они ненасытные читатели; наличие фантастической литературы в числе самых часто читаемых язычниками книг указывает на почитание ими воображения и творчества. Но при всем этом производство и потребление текста не является основной деятельностью язычников. Какой бы ни была причина (которая, возможно, связана с влиянием эзотеризма) выбора ритуального действа (performance) в качестве самого существа и групповой, и индивидуальной деятельности язычников, оно оформило практически все стороны этой развивающейся традиции. Данную традицию в целом можно понять как борьбу с «систематическим производством и воспроизводством отстранения [человека] от общества и самости» (Mills 1951:340), которое лежит в сердце проекта модерна. Конструирование, поддержка или поощрение личностей, включенных в сети отношений, и локальных групп, оформленных телесным действом (embodied performance) и творческим воображением, не достигались «иррацио­нально» или «мистически». Скорее, в данном случае имеет место не столько раскол, который Вебер представляет в качестве определяющего для нашего «лишенного бога механизма мира» [57] (Gerth&Mills 1948:282), сколько согласование рациональных экспериментов и творческой чуткости к опыту.

Вслед за Жизель Винсетт (Vincett 2008, 2009) я утверждаю, что термин «сплав» (fusion) может стать менее дискуссионным обозначением для таких само­идентификаций, как «буддист-иудей», «квакер-язычник» (Quagan, Quaker Pagan), или для интеграции церемоний коренных народов в ритуальные комплексы некоренных.