Мюррей Ротбард

первые десятилетия XX века подобной ясности еще не было. Этатистские силы использовали всевозможные приемы, чтобы сохранить и даже расширить индустриальную экономику, отвергая при этом любые требования о свободе и свободном рынке, без которых в длительной перспективе эта экономика нежизнеспособна. В течение полувека этатисты всех мастей проводили свои хищнические опыты над экономикой — ее планировали, регулировали, подвергали действию растущих налогов и инфляции, но при этом очевидных кризисов и деформаций не возникало. Дело в том, что рыночная индустриализация XIX века создала в экономике огромную «жировую подушку», защищавшую ее от последствий этих экспериментов. Правительство могло свободно, без фатальных последствий для экономики оперировать налогами, ограничениями и инфляционным давлением.
Но сегодня огосударствление экономики зашло настолько далеко и длится это уже так долго, что эта «подушка» истощилась. Еще в 1940-х годах Мизес предсказывал, что резервный фонд, созданный эпохой laissez-faire, будет истощен. Поэтому сегодня негативные последствия действий правительства проявляются почти мгновенно — и эти пагубные последствия несомненны для всех, даже для самых упорных апологетов этатизма.
В коммунистических странах Восточной Европы даже коммунисты все острее понимают, что социалистическое централизованное планирование в условиях индустриальной экономики просто не работает. В последние годы это стало причиной быстрого отхода от централизованного планирования к свободной экономике, что особенно заметно в случае Югославии. Да и в западном мире государственный капитализм повсеместно пребывает в состоянии кризиса, потому что финансовый фундамент государства трещит по швам: рост налогов грозит окончательно уничтожить стимулы к инвестициям и сбережениям, а дальнейшее печатание новых денег грозит разрушительной безудержной инфляцией. Поэтому о «необходимости не возлагать слишком больших ожиданий на правительство» заговорили повсеместно, причем даже самые твердые этатисты. В Западной Германии Социал-демократическая партия давно уже отбросила призывы к социализму. В Великобритании, страдающей от убийственных налогов и инфляции — сочетание, которое даже британцы стали называть «английской болезнью», — партия тори, этот оплот несгибаемого этатизма, передала руководство фракции рыночников, а лейбористы отшатнулись от запланированного хаоса государственной экономики.

С конца 1973 и до 1975 года Соединенные Штаты пребывали в состоянии инфляционной депрессии — и это после 40 лет «точной настройки» экономики по кейнсианским рецептам, что должно было привести к окончательному устранению обеих проблем — инфляции и депрессии. В этот же период инфляция достигла пугающих двузначных значений.
Более того, в 1975 году Нью-Йорк испытал первый долговой кризис, приведший к частичному дефолту. Пугающего слова «дефолт» удалось избежать, а тяготы банкротства переложили на плечи кредиторов, которым пришлось обменять краткосрочные нью-йоркские облигации на новые долгосрочные. Это был лишь первый из целого ряда долговых кризисов, поразивших многие города и штаты страны. В дальнейшем властям штатов и городов придется делать малоприятный выбор между радикальным сокращением расходов, повышением налогов, что может обернуться исходом с этих территорий предприятий и среднего класса, и объявлением дефолта.

власть — это зло, возможно, и необходимое, но всегда и непременно зло, что она бесконечно порочна, а потому ее нужно контролировать, ограничивать и сдерживать везде, где это совместимо с поддержанием минимального правопорядка.

Если кто-либо кроме государства попробует взимать налог, он будет немедленно объявлен насильником и бандитом. Но мистические завесы суверенитета настолько затуманили суть дела, что только либертарианец готов назвать налогообложение его настоящим именем — узаконенным и организованным широкомасштабным грабежом.

Пожалуй, самым ярким признаком кризиса американского государства, краха его моральной основы, стал уотергейтский скандал, обрушившийся на страну в 1973–1974 годах. Именно Уотергейт стал знаком надежды на близкую победу свободы в Америке. Ведь Уотергейт, как с самого начала и предупреждали нас политики, разрушил всеобщую веру в правительство — и это было замечательно. Он заставил буквально каждого, независимо от его идеологической ориентации, изменить свое отношение к государству, открыв глаза на то, что правительство, практикующее подслушивание, подглядывание, игры с наркотиками, агентами-провокаторами и даже убийствами, является источником угрозы для личной свободы и частной собственности. Уотергейт открыл для критики прежде неприкосновенные ведомства — ЦРУ и ФБР. Что еще важнее, приведя президента к импичменту, Уотергейт разоблачил и выставил в естественном свете саму эту должность, занимавшую столь важное место в сознании американской публики. Никогда впредь президент не сможет опять встать над законом, никогда впредь его больше не будут считать непогрешимым.

Мы выступаем во всеоружии нашего знания, подготовленные к тому, чтобы распространить нашу благую весть и поразить воображение всех слоев и групп населения. Все другие теории и системы явно потерпели крушение: социализм отступает повсюду, и прежде всего в Восточной Европе, либерализм завел нас в трясину неразрешимых проблем, консерватизму нечего предложить, кроме бесплодной защиты статус-кво. Еще никогда в современном мире идею свободы не пытались реализовать в полной мере. Сегодня либертарианство предлагает осуществить мечту Америки и всего мира о свободе и процветании для всех и каждого.

Позиция Ротбарда выглядит весьма радикальной сегодня, когда преобладающее в российской юриспруденции течение — позитивизм — убедило большинство в том, что источником права и прав является государственная санкция, а не стоящие выше законов требования справедливости. Однако сам этот взгляд — «право — это любой обеспеченный силой приказ» — на протяжении тысячелетий воспринимался как вызывающий отрицание морали. Так, по мнению Марка Туллия Цицерона, многие вредные и пагубные постановления народов «заслуживают названия закона не больше, чем решения, с общего согласия принятые разбойниками» [240], а Блаженный Августин писал: «При отсутствии справедливости, что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и сами разбойничьи шайки есть не что иное, как государства в миниатюре… они также представляют собою общества людей, управляются властью начальника, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добровольно установленному закону» [241].

Рассмотрим, например, последствия того, что людям отказывают в праве на себя. В этом случае есть только две альтернативы: либо 1) определенный класс людей,А, имеет право владеть людьми другого класса,В; либо 2) у каждого есть право владеть определенной для него по квоте долей любого другого человека.

Использование собирательного существительного с глаголом единственного числа ведет нас в ловушку воображения — мы склонны персонализировать коллектив и мыслить о нем как о чем-то, имеющем собственную тело и душу [14].

Свобода — это состояние, при котором права собственности человека на его тело и материальное достояние защищены от посягательств и агрессии.