Дэвид Беллос

Зная всего девять из них: китайский (1,3 млрд носителей), хинди (800 млн), арабский (530 млн), испанский (350 млн), русский (278 млн), урду (180 млн), французский (175 млн), японский (130 млн) и английский (от 800 млн до 1,8 млрд), вы сможете вести бытовые беседы (хотя, возможно, и не подробные переговоры или серьезные научные споры) с 4,5–5,5 млрд человек, то есть примерно с 90 % населения Земли. (На удивление большой разброс в оценке числа англоговорящих объясняется сложностью определения понятия «говорить по-английски».) Добавьте индонезийский (250 млн), немецкий (185 млн), турецкий (63 млн) и суахили (50 млн), чтобы вышла чертова дюжина [5], и у ваших ног окажутся обе Америки, большая часть Европы, от Атлантики до Урала, исламский полумесяц от Марокко до Пакистана, значительная часть Индии, широкая полоса Африки и все наиболее заселенные части Восточной Азии. Чего еще можно желать?

Причины, по которым английский занял в науке уникальное место, не вполне очевидны. В их число мы никак не можем включить прискорбное, но широко распространенное заблуждение, что английский проще других языков.
Однако объяснить выбор языка науки прямым результатом экономической или военной мощи — ни в исторической перспективе, ни в наше время — тоже нельзя. В трех случаях язык становился языком науки из-за достижений отдельных ученых, которые мировое сообщество не могло игнорировать (немецкий из-за Либиха, шведский из-за Берцелиуса и русский из-за Менделеева). Один язык потерял свое влияние из-за политического краха его носителей (немецкий). Похоже, происходит не навязывание одного языка, а исключение других в условиях, когда научному сообществу требуется средство международного общения. Английский выжил не потому, что он лучше всего для этого подходит, а потому, что его ничто пока не вывело из игры.

Вообще, в XIX веке — вслед за подъемом в Европе национально-освободительных движений, основанных на общности языка, — придумали массу международных языков. Все они, кроме эсперанто, потеряли свое практическое значение. Эсперанто же и сейчас используют несколько сотен тысяч человек, разбросанных по всему миру, — однако в основном не в научных или торговых, а в культурных целях: для перевода на него стихов, прозы и пьес с местных языков на радость другим эсперантистам.